Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Вы были правы, — прохрипел он внезапно. Я затаил дыхание. Он продолжал: — Вы видели истину в Париже. Потом ваш брат…

Я лишился дара речи. Мне хотелось бежать из комнаты, от этого умирающего старца и от смысла его слов. Но я был не свободен, беспомощен, прикован к месту рядом с кроватью философа.

— Вы наблюдали за тем, как он умирал, — продолжал он, каждое слово давалось ему с немыслимым трудом, каждая пауза была подобна передышке при восхождении по крутому горному склону. — Вот почему я послал за вами, Ханно… Вы были внутри разума убий…

Он опустился на полушки, совсем без сил. Воздух вырвался у него из легких долгим свистящим диминуэндо, подобно последней ноте, замирающей в органной трубе.

— Его разум угасает, — пробормотал доктор Джоаккини, положив руку мне на плечо и крепко сжав его.

Тем временем на бескровных губах Канта начала медленно вырисовываться загадочная улыбка.

И неожиданно Иммануил Кант открыл рот и, задыхаясь, нос удивительной кристальной четкостью произнес последние свои земные слова. Все присутствующие услышали их. Герр Яхманн в точности воспроизвел их в воспоминаниях о кончине великого философа, опубликованных несколькими месяцами позже.

— Es… ist… gut. [35] Это… хорошо (нем.).

Он снова и снова повторял эту фразу. Теперь его губы двигались уже беззвучно, словно тяжелый груз, так жестоко давивший его, наконец начал медленно спадать с его тела. И вот он затих.

Я стоял как зачарованный.

Иммануил Кант умер.

За окном пасмурный день постепенно уступал место сумеркам, предвещая приход ночи. В самом этом естественном переходе было что-то величественное и как нельзя более соответствующее ситуации. Мой разум был пуст. Несколько мгновений спустя, когда я пришел в себя, я уже громко рыдал, сжимая ледяную руку моего духовного наставника. В ту минуту жуткий кошмар нескольких последних безумных дней, казалось, бесследно растворился. Он представал в моем сознании всего лишь как бледный, наполовину стершийся из памяти страшный сон. Куда-то ушли воспоминания о Мартине Лямпе, да и обо всех остальных обитателях Земли. У меня в голове ни для кого не осталось места, кроме крошечного безжизненного тела, лежащего передо мной на постели, и таинственных слов, которые профессор Кант прошептал, умирая.

«Es ist gut».

Что хорошо?

Что хорошего нашел Кант в неудаче моего расследования?

«Вы были правы. Вы видели истину…»

Во имя Господа, в чем я был прав?

Какую истину я увидел?

Образ Иммануила Канта на смертном одре вытеснил у меня из головы все другие мысли и заботы, и в течение некоторого времени ни о чем другом я не мог думать. Я был охвачен глубокой печалью, уезжая из дома своего покойного учителя, попрощавшись с Иоганном Одумом, доктором Джоаккини и герром Яхманном. А потом, сидя в одиночестве в темном экипаже, приближавшемся к Крепости, под мерный скрип колес я невольно возвращался к загадочной улыбке на устах мертвеца. Она начинала все больше тревожить меня. Более того, казалось, она каким-то образом накладывается, сливаясь, на другую загадочную маску смерти, на оставшееся неизвестным лицо мужчины, чей череп и кости гниют сейчас в подземном склепе.

Могут ли какие-то смерти более отличаться друг от друга, чем эти две?

Профессор Кант мирно скончался в своей постели дома, окруженный любовью и уважением, сопровождавшими великого философа на протяжении всей его жизни. Человек, лежащий в склепе, был разорван на части клыками диких зверей в полном одиночестве ночью в пустынном лесу. И смерти его сопутствовали бесконечная боль и бесконечный ужас. Никакой надежды на спасение. Создавалось впечатление, что легион демонов был выпущен на час из ада безжалостным Творцом с единственным условием: стереть с лица земли все следы существования этого человека. Трудно себе представить более достойную смерть для безжалостного убийцы.

Но был ли он убийцей? Был ли он на самом деле Мартином Лямпе?

Я не найду себе покоя до тех пор, пока не установлю личность того безымянного трупа. Решение упомянутой загадки будет иметь одно из двух следствий: либо отчаянный поиск Мартина Лямпе будет продолжаться, либо наконец-то мир будет вновь водворен в Кенигсберге. В последнем случае беспокойные души тех, кто пал жертвой злобы жестокого убийцы, окончательно успокоятся.

Тогда и только тогда смогу успокоиться и я сам.

Я поспешно прошел через главные ворота Крепости с намерением спуститься в подземный склеп, чтобы еще раз взглянуть на безымянный труп. На сей раз я собирался пойти туда один, без Штадтсхена, дышащего мне в спину. Я пересек внутренний двор и вошел в главную башню, никого не встретив по пути. Вскоре я уже находился рядом со стрельчатой аркой и узкой дверью, которая вела вниз, в подземелья. Вооружившись факелом, висевшим на стене, я открыл дверь.