Роберт Маккаммон - Голос ночной птицы

— Нет. — Шилдс махнул ему рукой, чтобы тот снова сел. — Я... я должен это рассказать, пока в силах.

— Рассказать — что, Бен? — Бидвелл глянул на Мэтью, который имел представление о том, что сейчас откроется. — Бен? — окликнул Бидвелл Шилдса. — Что рассказать?

— Что... что это я... убил Николаса Пейна.

Упала тишина. У Бидвелла челюсть стала тяжелее наковальни.

— Я его убил, — продолжал доктор, не поднимая головы. Он промокал лоб, щеки, глаза мелкими птичьими движениями. — Казнил его... — Он медленно помотал головой из стороны в сторону. — Нет. Это жалкое оправдание. Я его убил и должен за это ответить перед законом... потому что не могу больше отвечать перед собой или перед Богом. А Он спрашивает меня. Каждый день, каждую ночь Он спрашивает. Он шепчет мне: "Бен, теперь... когда это сделано... когда это наконец сделано... и ты собственными руками совершил самый отвратительный для тебя в этом мире акт... акт, превращающий человека в зверя... как ты будешь дальше жить целителем?"

— Вы... вы сошли с ума? — Бидвелл решил, что у друга случился приступ безумия прямо у него на глазах. — Что вы такое говорите?

Шилдс поднял лицо. Глаза его распухли и покраснели, губы обвисли. Слюна собралась в углах рта.

— Николас Пейн и был тем разбойником, который убил моего старшего сына. Застрелил... при ограблении на Филадельфийской Почтовой Дороге, возле самого Бостона, восемь лет назад. Мальчик еще достаточно прожил, чтобы описать этого человека... и сообщить, что сам успел вытащить пистолет и прострелить разбойнику икру. — Шилдс горестно и едва заметно улыбнулся. — Это я ему говорил никогда не ездить по той дороге без заряженного пистолета под рукой. Этот пистолет... это был мой подарок ему на день рождения. Мой мальчик получил рану в живот, и ничего нельзя было сделать. Но я... наверное, я сошел с ума. И очень надолго.

Он взял пустой бокал и стал из него пить, не сразу осознав бесполезность этого занятия.

Потом Шилдс сделал долгий, прерывистый вдох и выпустил воздух. Все глаза смотрели на доктора.

— Роберт... вы же знаете, каковы констебли в этих колониях. Медлительные, неумелые, глупые. Я знал, что этот человек может скрыться, и я никогда не получу удовлетворения... сделать его отцу то, что он сделал мне. И я начал действовать. Сперва... найти врача, который мог его лечить. Пришлось искать по всем забегаловкам и бардакам Бостона... но я нашел его. Так называемого врача, пьяного слизняка, который лечил шлюх. Он знал этого человека, знал, где он живет. Он недавно похоронил... жену и маленькую дочь этого человека; первая умерла от судорог, а вторая угасла вскоре после первой.

Шилдс снова обтер лицо платком, рука его дрожала.

— Мне не было жаль Николаса Пейна. Совсем. Я просто... хотел уничтожить его, как он уничтожил какую-то часть моей души. И я пошел по его следам. От дома к дому. От деревни и поселка в город и обратно. Все время рядом, но отставая. Пока я не узнал, что он меняет лошадей в Чарльз-Тауне, и хозяин конюшни сообщил мне, куда он едет. И на это ушло восемь лет. — Он посмотрел в глаза Бидвеллу. — А знаете, что я понял в первый же час, как его убил?

Бидвелл не ответил. Он не мог говорить.

— Я понял... что убил и себя самого, восемь лет назад. Я бросил практику, отвернулся от жены и второго сына... которым был нужен еще больше, чем раньше. Я их оставил, чтобы убить человека, уже во многих смыслах мертвого. И теперь, когда это завершилось... я не ощущал гордости. Никакой гордости за это. И ни за что другое. Но он был мертв. Он истек кровью, как истекало кровью мое сердце. А самое страшное... самое страшное, Роберт... это когда я теперь думаю... что Николас не был тем же человеком, который спустил курок. Я хотел, чтобы он был хладнокровным убийцей... но он совсем им не был. А я... я был тем самым человеком, которым был всегда. Только намного, намного хуже.

Доктор закрыл глаза, голова его запрокинулась.

— Я готов уплатить свой долг, — сказал он тихо. — Какова бы ни была расплата. Я кончился, Роберт. Совсем кончился.

— Я не согласен, сэр, — возразил Мэтью. — Ваш долг ясен: облегчить магистрату Вудворду его последние часы. — Эти слова вызвали боль, как вонзенный в горло кинжал, но они были правдивы. Здоровье магистрата резко ухудшилось в то утро, когда сбежал Мэтью, и было безжалостно ясно, что конец уже близок. — Не сомневаюсь, что все мы ценим вашу искренность и ваши чувства, но ваш долг врача выше долга перед законом, в чем бы мистер Бидвелл — как мэр этого города — ни счел этот долг выражающимся.