Крейг Смит - Кровавое копье

— Федералы мне сказали, что вы так выстрелили, чтобы его можно было взять живым.

Мэллой расхохотался.

— Забавная версия, но это неправда. Я хотел его прикончить и попросту промахнулся.

Они стояли на безопасном расстоянии от вращающихся винтов вертолета. Джошу пора было уходить, но он медлил, явно собираясь сказать что-то еще.

— Я очень благодарен вам, Ти-Кей, за то, что вы настояли, чтобы именно я произвел арест. Это… очень важно для меня.

— Я же тебе обещал.

— Да, но люди много чего говорят, а потом забывают. Вы просто не представляете, как мне было приятно надеть наручники на этого типа и зачитать ему права.

— А я думал, что ты предпочел бы увидеть его в гробу. Честное слово, я так и думал.

— Джим всегда говорил, что мешок с дерьмом всегда лучше взять живым. Тогда юристы еще несколько лет поклюют ему печенку, а уж потом мы его пристегнем к стульчику и, так и быть, избавим от страданий.

— Жесткий парень был Джим — но добрая душа.

— Такие, как он, — соль земли, Ти-Кей.

— У тебя не было проблем по службе после того, что стряслось в Гамбурге?

— Начальник сказал мне, что хотел было отправить меня в Германию, когда там требовали моей экстрадиции, но потом немцы потеряли ко мне интерес. То есть они прямо так и заявили: мол, не считают, что я нарушил закон, и начальник мой успокоился. А вы, кстати, не в курсе, почему немцы передумали?

— Кое-кто вынул для них из ноутбука Черновой один интересный документ.

— Кое-кто?

— Один из старших аудиторов, на которого я работаю. Как бы то ни было, немцы так обрадовались, заполучив эту информацию, что решили принять нашу версию случившегося.

— Это Джим и Дейл натворили дел, а мы с вами отправились домой?

— Мне такая версия нравится.

Джош ненадолго задумался.

— А как насчет перестрелки в парке, где мы провели полночи? — спросил он. — Джим и Дейл там быть не могли.

— Наверное, там были люди Черновой?

Берлин, Германия

Февраль 1939 года

Обратного адреса на конверте не оказалось, но его явно уже вскрывали, как и всю корреспонденцию за последний год. Внутри Ран обнаружил записку:

За тобой следят. Идет расследование.

Подписи не было, но Ран узнал почерк Эльзы. Она пошла на большой риск, отправив ему такое предупреждение. Конечно, он уже некоторое время догадывался, что его почту читают, а телефон прослушивают. Но если Гиммлер приказал начать расследование, то проблема намного серьезнее. Это означало, что люди рейхсфюрера не успокоятся, пока не получат то, что хотят. Случайная фраза, опрометчивая встреча, перехваченное письмо вроде этого и, конечно же, подробнейшая генеалогия…

Мир так изменился за последние два года. Не столько в направлении, сколько в скорости. В тридцать седьмом Ран видел в Дахау ужасные вещи, но все они блекли в сравнении с тем, что он повидал в рабочем — вернее говоря, в рабовладельческом — лагере Бухенвальд. Нацистов уже не интересовала простая изоляция инакомыслящих. Бухенвальд стал фабрикой смерти, как бы его ни называли. Конечно, людей не вели маршем к стенке и не расстреливали. Их просто изматывали работой, а тех, кто не умирал быстро, молодых и сильных, морили голодом. А еще были такие, с которыми по-особому обращалась сумасшедшая женушка начальника лагеря, которую даже надзиратели называли Бухенвальдской ведьмой.

Ран до сих пор пытался понять, как он сам оказался среди всего этого. Он был не таким человеком! Но конечно, хватало людей, которые не были такими. Правда в том, что нацисты выковали его по своему образу и подобию, дав ему то, чего он больше всего хотел. Он наслаждался всеми радостями жизни, предоставленными Гиммлером. Ему нравилось жалованье, которое он получал. Ему нравилась известность. Он обожал общество интеллектуалов. Ему нравились женщины, которые приходили к нему, стоило их только пальцем поманить, и они делали для него… все, буквально все. Ему нравились дорогие рестораны и лучшие места в опере. Ему даже нравилось произносить речи перед обожающими его дамами и почтительными, благородными стариками.

Он мог сколько угодно корить себя за сделку, заключенную с Гиммлером, но искренне черпал радости в своей новой жизни до тех пор, пока не понял, что превратился в такого же убийцу, как и все остальные! Это был договор Фауста — он продал душу за то, что ему, как писателю, дали свободу! Но самое смешное: писать-то он больше не мог. Большую часть второй книги он закончил еще до того, как Генрих Гиммлер сделал его рыцарем ордена «Мертвая голова». Остальное у него отняли и переписали так, чтобы всем казалось, что он резко выступает против евреев. Почему он не ушел, когда они изуродовали его работу? Конечно же, он знал ответ. Ему не хотелось уходить. Да и вопроса никакого не было. Его возмущало то, что сотворили с его книгой, но по-прежнему манило великолепие рыцарства, он восхищался руническими буквами «СС», ему льстило то, что настоящие мужчины провожают его взглядом, а красивые женщины готовы исполнить любое его желание… ему нравился весь этот грандиозный спектакль, поставленный в рейхе для устрашения врагов! И до тех пор, пока по его душе не расплескалась кровь двенадцати шахтеров, его все устраивало! Теперь же, видя, что он совершил, он возненавидел рунические буквы «СС» сильнее врат ада. Он испытывал физическое отвращение, когда смотрел на собственную руку и видел перстень с изображением черепа. Этот перстень клятвой на крови связывал его с самим дьяволом.