Филипп Ванденберг - Дочь Афродиты

Фемистокл остановился и взял Сикинноса за локоть.

— Что ты хочешь этим сказать, мой друг?

— Не секрет, что ты настроил против себя аристократию. Она все сильнее боится влияния народа. Аристократы обижаются, что ими пренебрегают. Раньше крупные землевладельцы имели большой авторитет. Теперь же на первый план вышли строители и судовладельцы. Афины на пороге перемен. Ну что я тебе это говорю? Ты же сам знаешь!

Фемистокл вытянул вперед руку и указал на море, в сторону южного горизонта.

— Там лежит будущее Афин, Сикиннос! Я не устану повторять это. Надо перестроить трибуну народного собрания таким образом, чтобы ораторы смотрели на море. Может, тогда они поймут мою политику!

— Не пристало вольноотпущеннику учить своего господина. Поэтому прими совет друга: ты нажил себе уже достаточно врагов, когда поставил храм в честь Артемиды перед своим домом с надписью: «В знак благодарности за абсолютно правильный совет». Знаешь ли, больше всего на свете афиняне ненавидят непогрешимость.

— Да, — согласился Фемистокл. — Они дали мне это понять, устроив рядом с храмом место, куда палачи сбрасывают трупы повешенных, а также их одежду и веревки.

Сикиннос молчал, устремив свой взгляд на юг, туда, где протянулись стены до Пирея. У афинян наконец появилось чувство защищенности. А после двойной победы над персами, на суше и на море, каждый из них считал себя героем. Иначе чем объяснить поражение персов?

Фемистокл понимал, что его звезда клонится к закату. То, что афиняне ссылают своих лучших людей, служило слабым утешением. Неужели и его постигнет участь Алкивиада, [54] Алкивиад (450–404 гг. до н. э.) — афинский государственный деятель и полководец. Ученик Сократа. Мильтиада, Аристида?

У народа появился новый идол, Кимон. [55] Кимон (ок. 504–449 гг. до н. э.) — афинский полководец, одержавший крупные победы во время греко-персидских войн. Он всегда ходил в окружении хорошо одетых молодых людей, и если им навстречу попадался какой-нибудь оборванец, то кто-то из их компании должен был обменяться с ним одеждой. Кимон убрал заборы, ограждавшие его угодья, и разрешил каждому заходить на свои фруктовые плантации. В его доме была организована столовая для нищих и обездоленных. Так он приобрел огромное количество приверженцев.

Выпив вина, Кимон раз за разом повторял, что петь и играть на кифаре он не научен, но зато знает, как сделать город большим и процветающим. Будучи сказочно богатым, он привлек на свою сторону и аристократию, тяготеющую к спартанцам, для которых выскочка Фемистокл всегда был соринкой в глазу. Нет, по сравнению с Кимоном у Фемистокла не было шансов.

В эти тоскливые дни полководец часто вспоминал о переговорах с персами перед битвой под Саламином.

— Как ты думаешь, — спросил он друга, когда они спускались по ступеням от Акрополя к агоре, — царь варваров заметил тогда в твоем послании военную хитрость?

— Вряд ли, — сказал Сикиннос. — Потому что и сегодня эту тайну знаем только мы двое.

Фемистокл задумался. Когда они проходили мимо восстановленного булевтерия, он вдруг остановился.

— Сикиннос, друг! Ты можешь еще раз отправиться к персам и передать царю послание?

Сикиннос огляделся, опасаясь, не подслушивает ли их кто-нибудь.

— Это связано с гетерой?

Они шли дальше, в сторону священных ворот.

— Эта женщина не выходит у тебя из головы. Пора бы уже смириться с тем, что она потеряна для тебя. Если Дафна и выжила при отступлении персов, то сейчас, скорее всего, украшает гарем великого царя. И вытащить ее оттуда можно только путем проведения военной операции.

Фемистокл не слушал его. У него в голове созрел план. Он повторил:

— Ты поедешь в Эфес с посланием к Ксерксу. Но никто не должен об этом знать.

— И как же это сделать?

— Очень просто. Ты едешь на Делос с сообщением для администрации афинского казначейства. Корабль отсылаешь назад. Потом садишься на судно, идущее в Эфес.

— А какое сообщение я должен передать великому царю?

— Пойдем! — сказал Фемистокл, и они направились к дому у городской стены.

Смеркалось, когда Гермонтим наконец добрался до столицы Хиоса. Лучники и копьеносцы охраняли гавань, наблюдая за сновавшим среди разгружавшихся судов деловым людом. Гермонтим зашел в одну из двух пивных, расположившихся у въезда на причал, и спросил у хозяина, лысого толстяка, не видел ли тот Паниония, работорговца.

Хозяин пивной ответил, что тот, по-видимому, дома, поскольку его повозка стоит в парке, а Панионий никогда не ходит пешком.