Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

Рощин встрепенулся:

— Не может быть!

— Я своих ребят готова была задушить от восхищения.

— А муж?

— Мужчины тоже люди. Со всеми вытекающими последствиями.

— Но ведь Маша чужая мне. Прежде чужие дети не волновали меня.

Валентина рассмеялась.

— Маша — первый ребенок, с которым ты познакомился так близко. От других ты шарахался, как от чумы.

— А Никита? Почему я к нему не испытываю ничего похожего?

— Во-первых: он старше. Во-вторых: ты и его постоянно обнимаешь.

Наблюдать, как брат возится с Таниными ребятами, было сплошным удовольствием. И мукой. Андрей не мог иметь детей, в такие минуты Валентина вспоминала об этом особенно остро.

– Я хочу усыновить Машу и Никиту, — «переболев» педофилией, через неделю Рощин загорелся новой идеей. Обрывая нетерпеливым жестом возможные возражения, продолжил: — Они милые и хорошие дети. Они не заслуживают такой жизни. Я могу и хочу дать им больше. Разве я не прав?

— Прав, конечно. Но усыновление — большая ответственность. Дети — не игрушка. Сегодня ты очарован малышней и готов к подвигам. А завтра, когда они тебе наскучат или станут в тягость, что будет? — Валентина Петровна попыталась образумить брата. Увы.

— Никто не знает, что будет завтра, — возразил Андрей. — Надо жить сегодняшним днем. И если сегодня можно помочь двум маленьким человечкам, я готов это сделать.

— Это легкомысленно!

— Нет. В любом случае дети только выиграют. У меня есть дом, деньги, желание стать настоящим отцом. В конце концов, я завещаю им свое имущество.

Валентина покачала головой.

— Как Таня относится к твоей идее?

Андрей раздраженно пожал плечами.

— То есть она не в курсе? — уточнила Валентина.

— Если не дура, должна согласиться. Мы распишемся, оформим отцовство, разведемся. Я не покушаюсь на ее свободу и прелести. Я хочу получить детей.

— У них, между прочим, есть отец.

— Нет, отца у них нет, — отмахнулся брат.

– А тот пьяный придурок?

— Он не удосужился оформить отцовство над Никитой. И лишен родительских прав на Машу. Дети ничьи. Я могу взять их себе.

— Они — не вещь. Их нельзя взять себе, — возмутилась Валентина.

— Можно. Надо только договориться с Таней.

Господи, всполошилась старшая Рощина, он уже все решил!

— Андрюша, понимаешь, с детьми не просто. С чужими особенно. Лучше бы ты сошелся с Таней поближе. Получше узнал бы ребят. Оно само все и организовалось бы. В директивном порядке такие вещи не делают. Надо время, привычка, терпение.

— Возможно, ты права. Но я уже сказал Никите, что я его отец.

Валя ахнула:

— Ты ненормальный. Тебе лечиться надо. Разве можно творить такое?!

— Можно! — рубанул Андрей. — Творить можно все, что угодно, главное, определить цель. Я желаю детям добра и действую в их интересах.

— Жизнь — не романы. Ты не вправе вмешиваться в чужие судьбы.

— Жизнь так же не управляема, как романы. Главный не властен над финалом. Потому надо идти вперед и не бояться последствий.

— Эк, тебя разобрало, — буркнула Валентина, лишь бы сказать что-нибудь. Удивлению ее не было предела. Андрей, всегда рациональный и спокойный, словно помешался. У него горели глаза и подрагивали от возбуждения губы. — Чего же ты достиг, обманув мальчика?

— Я отрезал пути к отступлению. Понимаешь, Валечка, тут такое произошло. Что я просто не выдержал.

Пару дней назад Андрей и Никита разбирали на чердаке старый сундук. Где-то под ворохом пожелтевших газет и истрепавшихся журналов, под слоем, пересыпанного табаком, тряпья лежала коробка с оловянными солдатиками. Ими в детстве играл Андрей, затем сын Валентины Максим, потом дочка Юля. Теперь Никита нетерпеливо заглядывая в провал сундука, ждал обещанного подарка.

— Я ненавижу своего папу, — сказал вдруг мальчик. — Я выросту и убью его.

Андрей растерялся. Ребенок доверил ему сокровенное — свою ненависть. Говорить в утешение пустые незначащие слова было кощунственно. Молча, Рощин вытащил из сундука соломенную шляпу с провалившимся днищем, натянул на голову Никите.

— Красавец! А вот и наши солдатики!

Долгожданная коробка наконец-то обнаружилась и, как следовало ожидать, привела Никиту в полный восторг.

— Ой, моя фотография! — Никита подобрал с полу снимок. Затем с сомнением добавил: — У меня нет такой машины.

Конечно. Большой железный грузовик, который прижимал к груди светловолосый мальчик на фоне деревянного резного кресла, принадлежал Андрею. Он помнил, как отказался сниматься без любимой игрушки и как сам потащил ее в фотосалон. Было ему тогда, дай Бог памяти, кстати, вот и дата на обороте, пять лет, столько, сколько сейчас Никите.