Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

— Сам шваль, падла… — Никита, выскользнув из-под руки Рощина, бросился на Генку. Ударил ногой под ребро. И, отброшенный крепкой рукой, отлетел в сторону.

— Никита, — рявкнул Андрей. — Убирайся отсюда немедленно!

Мальчишка, с воем забрался в машину, забился в угол, заплакал горько, навзрыд.

С опаской оглядываясь на пьяного, Рощин добрел до Опеля, сел за руль, осторожно выправил на дорогу. Минут пять вел машину, молча, приходя в себя. Затем притормозил у обочины, повернулся к плачущему Никите, сказал:

— Все в порядке, малыш. Мы победили. Иди ко мне.

С заднего сидения донеслось:

— Не пойду.

Рощин повысил тон:

— Иди, я сказал.

Неохотно мальчик перебрался на соседнее кресло. Отвернулся отчужденно. Отшатнулся, когда Андрей, попытался обнять его. Сминая сопротивление, Рощин, притянул Никиту к себе, что есть силы, притиснул к груди. Не зная, что и как делать в таких случаях, повторил:

— Все в порядке, малыш. Мы победили, — и добавил нежно, — мой маленький, мой хороший, мой любимый.

Руки сами потянулись к белобрысой макушке, перебрали нежные прядки, затеялись гладить волосы. Минуту Никита терпеливо сносил ласку, потом обхватил Рощина за шею, пробормотал невнятно: «папочка». Детские плечики тряслись от нервного напряжения. От замершей фигурки веяло таким горьким отчаянием, что у Андрея от жалости перехватило горло.

— Он мой самый большой враг, — признался мальчик. — Я его ненавижу. Он замучил нас. Он бьет маму, и меня, и Машу.

Обыденность детского кошмара была ужасающей. О совершено невозможных, недопустимых вещах Никита говорил спокойно, почти без волнения. Этот ребенок привык к вещам, о существовании которых знал не всякий взрослый.

Андрей слушал Никиту и бесился от ярости. Как смела Таня, обречь детей на подобное существование? Почему смирилась? Как могла опустить руки? Рощин молчал, баюкал Никиту, вбирал в себя недетскую муку, трепетал от нежности к маленькому человечку и убеждался в собственной правоте решимости: «Я хочу этих детей. И хочу эту женщину. Я возьму их. Хочу и возьму. Никто меня не остановит!»

Рощин заглянул в заплаканное личико.

— Эй, дружище, как дела?

Мальчик улыбнулся растерянно.

— Нормально.

И вдруг спросил:

— Ты честно мой папа? Честно-пречестно?

— Здрастье, — протянул Андрей насмешливо. — Разве я бы стал врать? Делать мне нечего.

Небрежный ответ развеял сомнения. Никиты засиял от счастья.

— А здорово я ему врезал, — началась мужская беседа.

— Да уж, не хило, — подтвердил Андрей.

— А ты, а он…

— Господи, — всполошился вдруг Рощин, — нас же мама ждет. Как мы ей на глаза покажемся?

Вид у обоих был аховый. Футболки порваны, джинсы грязные, у Рощина на лице и руках ссадины и синяки, затылок в крови.

— Мама нас убьет, — согласился Никита. — Меня точно.

— Нас нельзя убивать, — возразил Андрей, — нас даже ругать нельзя. Мы с тобой победители. А победителей не судят.

Он взялся за телефон.

— Такси? Примите заказ.

Через четверть часа они встречали у поликлиники красный Форд.

Водитель только хмыкнул, услышав нарочито жалобное:

— Видишь, приятель, что с нами приключилось? Понимаешь, что нам мама сейчас устроит?

— Вижу и понимаю. — Стоящая по соседству иномарка, грязная, но дорогая одежда Рощина делали мужика покладистым.

— Выручай. Забери маму из кабинета 302 и отвези на дачу. Мама у нас очень приметная: симпатичная, с гипсом на правой ноге и парой костылей придачу.

— Мы за ней идти боимся, — вставил «пять копеек» Никита. — Она у нас строгая.

— Да, ребята, попадет вам по первое число, — заговорщицки подмигнув и прихватив полтинник баксов, водитель отправился за Таней.

Рощин достал мобильный, приторно сладким голосом поинтересовался:

— Танечка, заждались? Извините. Книги? Ах, книги. Конечно, конечно. Кстати, у нас с Никитой возникли некоторые обстоятельства, так что вы поезжайте на дачу одна, а мы останемся ночевать в городе. Сейчас таксист за вами зайдет и поможет спуститься вниз. Нет, нет, все в порядке. Не выдумывайте. Мы вернемся утром, к завтраку.

— Порядок, — последнее слово адресовалось Никите.

Они проводили Форд до последнего поворота к дачному поселку и с чистой совестью отправились назад, на городскую квартиру.

Пробежав по комнатам, мальчик замер перед портретом надменной красавицы.

— Мама!

Рощин положил руку на узкое плечико.

— Теперь ты мне веришь? — спросил строго.

— Верю, — восторженно выдохнул Никита.