Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

— Эй, вы, там! Поди, новенькая в этом монастыре? — услышала она зычный голос с другой стороны ручья и тут же отпрянула, чтобы спрятаться от кричавшего. В последний момент она все же увидела, как тот, пытаясь перепрыгнуть через ручей, промахнулся и очутился в воде, доходившей ему до колена.

При виде мужчины, который, по-журавлиному высоко поднимая ноги, словно на ходулях шел по воде и, беспомощно разводя руками, смотрел наверх, Магдалена не могла не рассмеяться. Она крикнула несчастливцу:

— Эй, вы, там! Поди, не лучший прыгун в этом монастыре?

— Вот уж точно нет, — ответил парень. — И, чтоб вас опять насмешить, скажу: меня зовут Венделин Свинопас.

— Магдалена, — представилась она и высунулась из окна.

— Так вы вовсе не смеетесь? — удивился Венделин.

— Из-за вашей фамилии? С какой это стати? Фамилию ведь не выбирают. Очень глупо насмехаться над кем-то из-за его имени или фамилии.

Вымокший мужчина сделал глубокий поклон и с благодарностью посмотрел наверх.

— Что привело вас к цистерцианцам Эбербаха? Надолго сюда?

— Сразу два вопроса в одном, — попеняла ему Магдалена. — А что бы вы ответили на те же вопросы?

Свинопас скорчил уважительную гримасу, вытянув губы дудочкой и вскинув брови.

— Видит Бог, вы не лезете за словом в карман, дева. Я бы без запинки ответил на ваши вопросы при условии, что вы спуститесь вниз.

— Я бы с радостью, но боюсь заблудиться в этом огромном пространстве с бесконечными коридорами и лестницами, которые поворачиваются вокруг оси, как домик улитки.

— А, ерунда! Выходите из кельи и идите по левой руке девяносто шагов. Оттуда по правой руке ведет стрельчатый переход к поворачивающейся вправо лестнице, в конце которой есть проход, ведущий прямо наружу. Там я буду вас ждать, — проговорил парень и тут же исчез из поля зрения.

Пройдя по пути, точно описанному ей Свинопасом, Магдалена вышла на воздух. Венделин уже ждал ее, переодетый в сухую одежду, причем довольно пеструю, не самую подходящую для монастыря.

— Пожалуй, я буду права, если предположу, что вы не духовного звания, — с ухмылкой заметила Магдалена.

— Как видите, — ответил Венделин, — я не ношу рясы, а что касается моих мыслей, то всякое благочестие пропало у меня еще в юные годы.

— Удивительно встретить такого вольнодумца именно среди цистерцианцев.

— Тут вы правы, дева, но должен вам сообщить, что полторы сотни монахов составляют в этом монастыре лишь одну треть всего населения. Две трети нанимаются прислугой: конюхами и служанками, ремесленниками и посыльными, виноделами и крестьянами, лекарями и санитарами — кого только нет в таком большом хозяйстве.

— А вы? — поинтересовалась Магдалена, пока они прогуливались вдоль ручья. — Давайте я отгадаю: вы портной, шьющий монахам рясы!

— Не угадали, дева!

— Кто же тогда? Я сгораю от любопытства.

— Когда-то я изучал искусство каллиграфии, — издалека начал Свинопас. — Рисовал грамоты и писал письма искусным почерком, не испортив ценный пергамент ни единой кляксой. Среди моих заказчиков были графы и герцоги, даже его курфюрстшеская милость Альбрехт Бранденбургский, и у меня был неплохой доход. Но постепенно все большее распространение получало проклятое изобретение этого Иоганна Генсфляйша, которому разонравилась собственная фамилия, и он поменял ее на Гутенберг. С некоторых пор каждая грамота, каждое письмо и даже индульгенция должны были быть напечатаны с использованием жира и сажи, прости Господи. Тогда я отправился странствовать в поисках нового ремесла. Далеко я не ушел. Здесь, в Эбербахе, в одном дне ходьбы от моего родного Майнца, аббат Николаус предложил мне привести в порядок монастырскую библиотеку, собрать все книги в фолианты и расставить по латинскому алфавиту. Аббат пообещал мне двенадцать крейцеров в неделю, но пока я не видел ни одной монеты, так что работаю, что называется, во славу Господа.

Какое-то время они молча шли вдоль ручья, потом Вен-делин спросил:

— А вы? Я имею в виду, что вы не похожи на женщину, решившую стать Христовой невестой и остаток своих дней скоротать в монастыре, тем более с монахами Эбербаха.

Магдалена многозначительно улыбнулась, но промолчала. Едва ли было бы благоразумно довериться первому встречному, даже если что-то в его поведении выдавало порядочного человека.

— Простите меня за любопытство, — извинился Свинопас. — Но такова уж моя натура. Когда я писал письма, наслышался самых невероятных рассказов. С тех пор я обожаю истории, написанные самой жизнью. А жизнь научила меня, что у каждого из нас есть своя тайна. И вы наверняка не исключение.