Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

— Охотно верю. Однако ты должна знать, что все это не имеет никакого отношения к моему предложению. Ты недооцениваешь ситуацию: за тобой по пятам гонится инквизиция. Три доминиканца уже в пути из Франкфурта в Майнц. Они еще сегодня будут здесь. Надеюсь, ты понимаешь, что это означает!

Магдалена почувствовала, как комок подступил к горлу, она не в состоянии была вымолвить даже слово.

— Твое представление на канате, — продолжал Шварц, — вызвало большое оживление, в первую очередь среди соборных каноников. Они отказываются верить, что богоугодная женщина способна на такое. Считают тебя колдуньей.

— И что дальше? Как ты намереваешься со мной поступить? — неуверенно спросила Магдалена. — Или, может, ты заодно с канониками?

Маттеус молча покачал головой и после небольшой паузы произнес, не глядя на Магдалену:

— Почему ты не доверяешь мне? Разве я давал тебе когда-нибудь повод?

— Нет, конечно нет. Извини, если я тебя обидела. Но, может, все-таки скажешь, что ты собираешься делать?

Фуггеровский посланник наклонился вперед, к слугам, уже разместившимся на козлах, и сказал:

— Езжайте! Вы ведь знаете дорогу. — И, повернувшись к Магдалене, произнес: — Я отвезу тебя в монастырь Эбербах. Там, у цистерцианцев, ты будешь в безопасности от преследования доминиканцев и инквизиции. У аббата Николауса Эбербахского есть передо мной должок, причем он задолжал мне не только признательность.

— Почему ты это делаешь? — спросила Магдалена, потупившись. Возничие пустили лошадей рысью.

— Почему, говоришь? — задумчиво повторил Маттеус Шварц. — Потому что ты расположила меня к себе своим прелестным нравом. Я бы даже сказал…

— Можешь спокойно произнести то, что у тебя вертится на языке. Ты хотел сказать, я тебя околдовала.

— Признаться, отчасти ты права. Да, пожалуй, что и околдовала, только не в том смысле, которое вкладывают в это слово Римская церковь или инквизиция…

— А в каком?

— Ну как тебе сказать? С нашей первой встречи ты не выходишь у меня из головы. Завладела всеми моими мыслями, для других уже и места не осталось. Господи, да неужели это так трудно понять?

Беспомощный лепет посланника, никак не подобающий человеку его положения, открыл Магдалене глаза.

— Ах, вот в чем дело, — протянула она, наконец догадавшись, что он имел в виду. Оба надолго замолчали.

Магдалена тоже была растеряна и не знала, как ей себя вести в этой ситуации. Безусловно, слова Шварца льстили ей, но события последних дней вытеснили из ее головы все мысли о другом мужчине. После довольно продолжительной паузы она неуверенно произнесла:

— Великий Рудольфо, с которым я, хотя и недолго, делила супружеское ложе, еще не погребен, а ты признаешься мне в любви. Я нахожу, что это не самый идеальный момент для таких признаний.

Шварц, заклиная, поднял руки:

— Разумеется, ты права. Но ты сама поинтересовалась мотивами моего поведения. Как иначе я должен был тебе ответить? Ведь это правда!

У ворот на мосту стражники скрестили свои алебарды и преградили повозке путь через мост. Один из предводителей, здоровый как бык, с длинными космами, объяснил кучерам, что до рассвета проезд воспрещен, если только они не предъявят пропуск.

Тогда Маттеус Шварц отодвинул тент и протянул начальнику стражи сжатый кулак. Тот принял с самодовольной ухмылкой две монеты и отдал своим людям приказ опустить оружие.

— Ты ни секунды не сомневаешься, что с твоими деньгами тебе любая цель подвластна! — горько заметила Магдалена.

— Не любая, — усмехнулся Шварц, — но большинство. Поверь мне, деньги — это не зло и не добро. Все зависит от того, для чего их используют.

Это прозвучало убедительно, и Магдалена разозлилась сама на себя за то, что свысока разговаривает с фуггеровским посланником, хотя он явно хорошо к ней относится. С тех пор как они впервые повстречались, Маттеус Шварц вел себя по отношению к ней предупредительно, его поведение никогда не было пошлым или вызывающим. И то, что он, обычно такой остроумный и опытный собеседник, начал заикаться, объясняясь ей в своем расположении, вызывало скорее симпатию.

Но Маттеус должен был понять, что ей потребуется много времени, прежде чем она смирится с потерей Рудольфо. Канатоходец был ее первым мужчиной, и сейчас она с трудом представляла себе жизнь без него. Он изменил ее существование, разбудил ее веру в себя, чего не было раньше. За это она и любила его. Пусть даже она сама не знала, было ли ее чувство к нему любовью или лишь предосудительной формой благодарности.