Андрей Ильин: Мастер сыскного дела

И это уже не абстрактный миллиард, это вполне конкретные изделия, путь которых можно проследить!..

— Я молодец? — игриво спросила Светлана, заметив, как повеселел ее любимый.

— Ты не просто молодец — ты чудо! — сказал Мишель-Герхард фон Штольц, — Чудушко мое!

Казенная рессорная пролетка катила по московским переулкам, разбрызгивая весеннюю грязь. На козлах восседал возчик в кожанке с маузером на боку, грозно погонял кобылу:

— Но, ходи шибче, контра недорезанная!

Худющая кобыла еле перебирала ногами.

— Но, холера тебя раздери!

Кобыла была реквизирована чекистами на транспортные нужды и теперь понуро таскала коляску на реквизиции и аресты. Кормили ее из рук вон плохо, нещадно охаживали кнутом, но все же ей было лучше, чем арестантам, которых она возила на Лубянку.

— Но-о, отродье белогвардейское!..

В коляске, придерживая на коленях большие саквояжи, сидели два пассажира. Как проскочили Сретенку, один из них привстал, тронул кучера за плечо, попросил, сбиваясь на старорежимный манер:

— Останови, голубчик.

— Чего?! — обернул свирепое лицо кучер. — Какой я тебе «голубчик»... ты эти господские замашки брось!

Пустил злым матерком.

— Простите, товарищ! — извинился пассажир. — Мне необходимо заехать теперь домой.

Но кучер лишь погонял кобылу.

— Такого приказу не было! — лишь бросил он. — Мне велено вас на вокзал свезти, а боле ничего!

Мимо, мелькая, проносились переулки, разбитые фонари, заколоченные досками пустые глазницы окон.

— Сейчас же остановите, товарищ, или я буду принужден спрыгнуть! — крикнул Мишель, вставая.

И, верно, прыгнул бы, рискуя переломать себе ноги, кабы кучер не осадил.

— Тпру-у-у!..

Кобыла встала как вкопанная, тяжело поводя худыми боками.

— Я сейчас, мне только платье сменить...

Идея оказалась не лучшей — только Мишель сунул в замочную скважину ключ, как дверь распахнулась сама собой. На пороге, кутаясь в шаль, стояла встревоженная Анна. Позади нее, держась ручонками за юбку, маячила их приемная дочь Мария.

— Ты? — тревожно спросила Анна.

— Я на минуту, — сказал Мишель, пряча глаза и пытаясь протиснуться в комнаты. — Дай мне, пожалуйста, смену белья.

— Ты куда-то едешь?

— Да.

— Надолго?

Мишель пожал плечами. Он и сам не знал, надолго ли. Теперь, даже выезжая куда-нибудь в близкую Тулу или Иваново, невозможно было предполагать, когда вернешься — транспорт ходил из рук вон плохо, случались частые аварии, а то и нападения на поезда.

Анна, хлопоча, собирала его в дорогу. Мишель исподволь наблюдал за ней — как все у нее получалось быстро и ладно — и отчего-то думал, как бы могла сложиться его жизнь, кабы тогда, в погоне за царскими сокровищами, он опоздал и не запрыгнул на подножку уходящего поезда, чтобы арестовать ее батюшку. Опоздал бы, не запрыгнул и остался один. И, верно, давно сгинул бы на Дону или в подвалах Лубянки или, как многие, пустил себе пулю в лоб. Потому что жить ему было незачем и не для кого: батюшка его с матушкой — слава Всевышнему — до сей жестокой поры не дожили, страна его, коей он верой и правдой служил, рассыпалась в прах, друзей его разметало, а иных уж нет...

И живет он покуда лишь потому, что есть у него Анна, да еще вот Мария. Одними ими он жив, для них и ради них...

Анна протянула ему узелок с бельем и провизией. Встала, опустив руки. Подле нее, раскрыв глазенки, замерла Мария.

— Ну, я пошел, — буднично сказал Мишель, хоть голос его дрогнул.

— Береги себя, — попросила Анна. — Мне нынче ночью дурной сон приснился. Боюсь, к беде...

Простая баба, верно, не утерпев, бросилась бы теперь своему муженьку на шею да завыла дурным голосом, а Анна лишь обняла его, прижала к себе да перекрестила вослед. Воспитание не позволяло недавней выпускнице Института благородных девиц давать волю чувствам. Выть и плакать она после будет, как Мишель уйдет, да не вслух, а молча, в подушку, чтобы Марию не испугать.

В гостиной гулко пробили часы.

Надобно было спешить.

— Прощай, — сказал Мишель...

На казенной пролетке домчались до Николаевского вокзала, в самый раз к поезду поспев.

В вагоне заняли отдельное купе, строго наказав никого к ним не подсаживать. Закрыли дверь на щеколду, саквояжи поставили на полку. Окно задернули занавеской.

Спать решили по очереди. Американский корреспондент тут же завалился на полку, подложив под голову руку и накрывшись полой пальто.

Мишель вытянул из кобуры револьвер, привычно проверил его, прокрутил барабан, заглянул в гнезда, где поблескивали латунью патроны.