Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе.

Сзади раздались неторопливые, вразвалку шаги. Романов не обернулся, но внутренне собрался.

— Ишь, кочет, один всех хочет! — сказал прокуренный бас. — А ну, шкура офицерская, кыш с дороги.

На погон штабс-капитану легла тяжелая рука.

По-прежнему не оборачиваясь, Алексей приказал:

— Часовая, вашего начальника оскорбляют. Застрелить мерзавца!

Шацкая сделала два шага назад, вскинула карабин, взвела затвор, даже прицелилась — и правильно прицелилась, мимо головы командира. Но ствол качнулся. Барышня зажмурилась.

— Огонь! — свирепо прорычал Романов.

Худенькая ударница открыла глаза и попятилась.

— Не робей, Митяй! — крикнули из толпы. — Кишка у ей тонка встрёльнуть!

Басистый и сам уже понял, что стрелять в него не будут. Красуясь перед товарищами, он с треском рванул на груди гимнастерку. Воскликнул со слезой:

— Стреляй, сестренка! Митяя пуля австрийская не брала, газ германский не жег. А ты давай, сади прямо в сердце!

— Не могу… — прошептала Шацкая — не горлопану, а Романову.

— Ну тогда я сам.

Стремительно развернувшись, штабс-капитан вмазал оскорбителю сочную плюху. По опыту последних месяцев Алексей хорошо знал: нет лучше способа произвести впечатление на распоясавшуюся толпу, чем эффектная и своевременная демонстрация грубой силы.

Удар был хоть и вслепую, но отменно точный. Митяй рухнул навзничь, без памяти, а штабс-капитан еще и пнул бесчувственного обидчика ногой.

— Я тебе дам «шкура»!

И, не давая солдатне опомниться, дунул в свисток, после чего оглушительно заорал:

— Батальон, в ружье!!!

Судя по стуку и грохоту, доносившемуся из конюшни, Никифорова приказание исполнила и личный состав уже вовсю разбирал оружие из пирамид.

— Граждане солдаты, давайте жить по-доброму, по-соседски. Что нам ссориться?

Романов говорил по-хорошему, даже задушевно. И никто его не перебивал. Солдаты слушали внимательно, не сводя глаз с поднятой руки, которой офицер делал плавные, миротворческие жесты.

— На женщин кидаться — последнее дело. Им и без того в армии тяжко. Ведь они к вам на выручку пришли. Как сестры к братьям.

Давненько не проявлял Романов такого красноречия, сам расчувствовался. Хотел еще сказать про наступление, ударной силой которого станет женский батальон, но тут очухался зашибленный Митяй и испортил торжественность минуты.

Сев, артиллерист размазал по лицу кровавые сопли.

— Ответишь, капитан! Ты мне нос поломал! Не старый прижим солдату рыло чистить. Гвоздю на тебя пожалуюсь!

Красивая речь так и осталась незаконченной.

— Всё, ребята, можете идти, — со вздохом сказал Алексей. — И больше на нашу территорию не суйтесь. Часовые будут стрелять без предупреждения. Ну, что стоите? Валите отсюда!

— Руку опускаю, — крикнул он через плечо. — Но это не команда «огонь!». Всем ясно?

— Так точно! — многоголосо и звонко ответили ему.

Солдаты пятились от офицера, из-за спины которого торчал лес карабинных стволов.

Через полминуты перед «кобыльником» было совсем пусто. Только Митяй не успел ретироваться — Романов держал его за шиворот.

— Отбой! Больше ничего не будет! — крикнул штабс-капитан ударницам. — Отправляйтесь спать!

Они, возбужденно переговариваясь, вернулись в казарму. Вряд ли после такой встряски смогут уснуть, но тут уж ничего не поделаешь. Завтра Бочарова все равно обещала батальону дневку — отдохнуть перед наступлением.

Рывком Алексей поставил Митяя на ноги.

— Гвоздь — это кто?

— Узнаешь, кто! Он тя под суд отдаст!

Пришлось еще пару раз съездить хама по морде, чтоб окончательно привести в разум. Только тогда был получен четкий и ясный ответ: Гвоздь, а вернее Гвоздев — председатель дивизионного солдатского комитета. Ага, понятно.

Штабс-капитан увесистым пинком под зад отправил Митяя восвояси, обернулся — и расстроился.

Оказывается, Шацкая никуда не ушла и видела мордобитие. Нехорошо.

— Почему не вернулись на пост? — хмуро спросил Романов. — Не будет никакого взыскания. Это я для них сказал. Идите, Шацкая. Ложитесь отдыхать. Я вместо вас додежурю.

Как девочка будет на часах стоять после того, что пережила? Вон у нее снова губы прыгают и слезы потоком.

— Простите меня, господин старший инструктор! — всхлипнула Шацкая. — Я так перед вами виновата… У-у-у, — вырвался у нее совсем детский, скорбный вой, и адмиральская дочка разревелась не на шутку.

Алексей приблизился, осторожно погладил ее по острому плечу.