Александр Бушков - Комбатант

Бестужев оглянулся на крохотное помещение, еще раз окинул взглядом парочку в углу, унылого пьяницу перед графином красного, равнодушного хозяина. Ответил:

– Ручаюсь, что нет.

– Ну, хоть что-то… Помните заведение, где мы с вами говорили о разных… причудливых изобретениях?

– Конечно, – сказал Бестужев.

– Как быстро вы можете там оказаться?

Бестужев быстренько прикинул в уме:

– Примерно через три четверти часа.

– Хорошо, – сказал Ксавье. – Для надежности отсчитаем час… и еще четверть. Я вас буду ждать там. Идите со всеми мыслимыми предосторожностями, вам понятно?

– Да, но…

– Вы что, не читали утренних газет? – не без сарказма вопросил инспектор.

– Не удосужился как-то, – признался Бестужев.

– Немедленно купите газету, кое-что поймете… Всё. Через час с четвертью в том именно заведении. Все предосторожности!

И трубку на том конце провода решительно повесили. Бестужев аккуратно водворил свою на крючок, уже понимая, что произошло нечто новое – и лично для него наверняка не особенно и радостное. Кивнул толстому усатому хозяину – тот лениво наклонил голову в ответ – вышел из кабачка и, расслышав неподалеку пронзительные вопли мальчишки-газетчика, замахал рукой:

– Гарсон!

Мальчишка пулей подлетел к нему, подхватил монеты, сунул в руку свежеотпечатанный газетный лист и, не удостоив Бестужева, даже мимолетного взгляда, помчался дальше, выкрикивая все так же оглушительно:

– Русские нигилисты сводят счеты! Резня в Фонтенбло! Масса трупов! Куда смотрит полиция?

Найдя местечко неподалеку от шумной улицы, Бестужев опустился на скамейку и раскрыл газету.

Он даже не смог бы назвать те чувства, которые испытал…

Сразу под названием почтенного печатного органа огромными буквами напечатан заголовок – то самое, что вопил мальчишка. А чуть ниже – его собственная фамилия, точнее, его последняя фамилия, под которой он пребывал исключительно в Париже. Значит, вот каков оказался следующий ход господина Гартунга… Но какова прыть! Этого ни за что не придумать было заранее, Аркадий Михайлович явно импровизировал – но до чего же мастерски, скотина…

С крикливой развязностью, свойственной подобным статейкам во всех абсолютно уголках света, излагалась леденящая душу история о том, как нынешней ночью на уединенной вилле в Фонтенбло русские радикальные революционеры по известным им одним причинам устроили перестрелку, в результате чего на месте событий остались два трупа: Степан Чермазов, известный террорист из эсеров, в Российской империи приговоренный к пожизненной каторге, но ухитрившийся бежать, и Сергей Вадбольский, ни в одну партию не входивший, однако крайне близкий к эмигрантским кругам. По счастливой случайности уцелел, хотя и ранен неопасно выстрелом из пистолета, некий полицейский агент, который и сообщил, что вышеозначенную резню учинил известный ему другой эсеровский террорист, пребывающий в Париже с фальшивым паспортом на имя Ивана Савельевича Руссиянова.

Парижская полиция поднята на ноги… Агенты располагают полным описанием преступника (Бестужев инстинктивно заслонился от прохожих газетным листом)… Комиссар Ламорисьер, чьи подчиненные также задействованы в розысках, заверяет: «Этот молодчик у нас долго не пробегает, тут ему не русские леса!» Ну, дальше можно и не читать – ничего конкретного, одни рассуждения о страшных русских, которые и в Париже, признанной столице цивилизованного мира, ведут себя, как азиатские дикари…

Однако, подумал Бестужев с удивившим его самого спокойствием. Сволочь, мерзавец, гадина… но до чего хваток!

Значит, эти два обормота не послушались дельных советов Бестужева и все же поперлись к своему царю, богу и воинскому начальнику. А тот… Режьте меня, отрубите мне голову, но ручаться можно, что Сержа Аркадий Михайлович положил собственноручно – с него станется, слишком хитер, чтобы привлекать кого-то еще, да и действовать следовало быстро, так, чтобы это непременно попало в утренние газеты… Понятно, почему он пристукнул Сержа, а Пантелея все же оставил в качестве надежного свидетеля: Пантюшка, бесправный беглец, спасающийся от уголовного преследования, полностью в руках Гартунга, а за Сержем не числилось грехов, способных сделать его совершеннейшей марионеткой…

Бестужеву пришло в голову, что Гартунг, собственно, всего-навсего продолжает первоначальный замысел. Обе намеченных цели, в общем, достижимы. Удар по революционной эмиграции будет нанесен, как и задумывалось изначально. Что до Бестужева… Предположим, полиция его хватает. Он, не выдавая всей подоплеки событий, заявляет, что является жандармским офицером, а вовсе не террористом-эсером. Со временем Департамент полиции, узнав о случившемся, его слова непременно подтвердит, очистит от глупых обвинений, вырвет из цепких ручек мадам здешней Фемиды… вот только, к гадалке не ходи, когда это наконец случится, пройдет достаточно много времени, чтобы дело Штепанека успело завершиться, вполне возможно, успешно, и господин Гартунг опять-таки окажется, если так, в первых рядах отличившихся, а вот Бестужев – в крайне неприятном, уж безусловно проигрышном положении… Без сомнения, Гартунг что-то такое убедительное подготовил, чтобы предстать не противником Бестужева, не злоумышлявшим на его жизнь, Боже упаси, а, наоборот, благородным спасителем… Не мог он такого не приготовить… Черт с ними, с наградами и лаврами, но Гартунг непременно выскользнет из этой истории да еще и в героях сыска ходить будет… И ничего не докажешь, собственноручные показания Сержа, лежащие сейчас в потайном кармане, с его смертью становятся едва ли не полностью бесполезными, а Пантюшка от всего отопрется… если только жив останется к тому времени… а ведь, скорее всего, и переселится туда, где нет ни печали, ни воздыхания… В этой ситуации любые попытки Бестужева добиться справедливости и объяснить истину, будем реалистами, цели, скорее всего, не достигнут: Аркадий Михайлович, благороднейший джентльмен с огромными заслугами на ниве сыска, на Бестужева даже не обидится, а будет смотреть скорбно, сочувственно головой качать, печально молвить о юношеской горячности и неопытности иных ротмистров, не распознавших в происшедшем самую подлую провокацию со стороны революционеров… И это ему будут сочувствовать, а не Бестужеву, это ему поверят. Поскольку единственное доказательство, три листка, исписанных карандашом беглым почерком, в общем, в свете происшедших изменений ни черта не стоят… И Бестужеву поневоле придется очень быстро уняться , если он станет упорствовать, на него совершенно искренне посмотрят, как на умом тронувшегося, а там и явное неудовольствие выскажут – таков уж расклад. Выскользнет, мерзавец, в героях ходить будет, в вожделенных генеральских чинах, пусть и штатских – такова, господа мои, суровая реальность. Неуязвим получился наш Аркадий Михайлович.