Эллис Питерс - Исповедь монаха

— А что еще тут было знать? — опешил Сенред. — Откровенно, так откровенно. Они друг другу родня, притом самая близкая, и ты об этом знаешь не хуже меня. Разве ты сама не приняла бы такие же меры, чтобы отвратить беду от своей внучки, какие я намерен был принять для блага своей сестры? Она выросла на моих глазах, она мне как дочь, и я пекусь о ней не меньше, чем о собственном сыне. И она твоя внучка. Я отлично помню, как отец женился во второй раз. Помню тот день, когда ее мать вошла в наш дом невестой и как гордился отец, когда она родила ему дитя. Но отец давно умер, и я почитал себя обязанным заботиться об Элисенде не только как брат, но как отец. И что ж тут странного, если я хотел оградить от греха и ее, и моего собственного сына. Я и сейчас хочу того же. Вся эта неразбериха — всего только отсрочка, не более. Мессир де Перронет не отказывается от своих притязаний на ее руку, как и я не отказываюсь от своего обещания отдать ему ее в жены.

Одемар встал со своего места и, стоя, в упор глядел на мать. Брови его были насуплены, лицо оставалось бесстрастным.

— Так что еще тут знать? — спросил он, стараясь сохранять невозмутимость, но все-таки нотки недовольства прорывались в его тоне, и какой-нибудь другой женщине, с волей не столь сокрушимой, могло бы даже показаться, что в вопросе его звучит угроза. Она же ничуть не смутилась и спокойно посмотрела ему прямо в глаза.

— А вот что! Что все ваши тревоги напрасны. Что на пути у твоего сына и у Элисенды, Сенред, нет никакой преграды, кроме той, что воздвиг ты сам. Хоть сегодня можно их поженить да в постель уложить — грех кровосмешения им не грозит. Элисенда не сестра тебе, Сенред, и отцу твоему она не дочь. В ее жилах нет ни капли крови Вайверсов.

— Но это чушь какая-то! — возмутился Сенред и помотал головой, отвергая саму мысль о таком абсурде. — Девочка родилась и выросла на глазах у всего дома. Этого просто-напросто не может быть! Надо же выдумать такое! Спросите кого хотите, любой подтвердит, что жена отца родила ее в законном браке, в супружеской постели, здесь, под крышей моего дома.

— Да-да, а зачала под крышей моего, — спокойно добавила Аделаис. — Меня ничуть не удивляет, что никто не удосужился хорошенько посчитать, я ведь времени зря не теряла. Но знай — когда я привезла сюда свою дочь, чтобы отдать в жены твоему отцу, в ее чреве уже был плод.

К тому моменту все присутствующие повскакали со своих мест — все, кроме до смерти перепуганной Эммы, которая, вобрав голову в плечи, спряталась за пяльцами и, если бы осмелилась, заткнула бы уши, лишь бы не слышать, как над ней бушуют, сталкиваются, словно смерчи, возмущенные, гневные возгласы. Сам Сенред только тяжело дышал, зато Перронет, распалившись, кричал, что все это ложь и наветы и не иначе как почтенная леди выжила из ума, и тут уж юный Росселин не упустил случая: он совсем потерял голову и то с бранью наскакивал на соперника, то радостно смеялся, то растерянно хлопал глазами, кидаясь от него к Аделаис, умоляя ее, требуя еще раз сказать, что все это правда, не сон. Наконец Одемар грохнул кулаком по столу и властно возвысил голос, призывая всех к порядку. В продолжение этой сцены Аделаис стояла прямо и неподвижно, будто каменный истукан, и страсти, бушевавшие вокруг, разбивались о нее как о скалу.

И тогда надолго воцарилась мертвая тишина. Ни возгласа, ни звука, кажется все даже дышать перестали, только неотрывно смотрели на нее, будто решили, что если очень долго и не мигая глядеть ей в глаза, то в них можно будет в конце концов прочесть ответ на вопрос: сказала она правду или солгала.

— Мадам, вы полностью отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил Одемар негромко и очень отчетливо.

— Еще как отдаю, сын мой! Да, я понимаю, что я сделала, и знаю, что поступила дурно. Я сама говорю это! Но сделанного не воротишь, — этого не дано ни мне, ни вам. Да, я обманула лорда Эдрика, да, я принудила свою дочь, да, я подкинула незаконнорожденного в этот дом. А можно сказать и по-другому: я приняла меры, чтобы спасти честное имя и состояние моей дочери и обеспечить ей достойное положение — не это ли же Сенред так жаждет сделать для своей сестры? И разве Эдрик когда-нибудь пожалел о принятом решении? Разве ребенок, которого он считал своим, не был ему отрадой? Был! Все эти годы я свято хранила тайну, хорошо это или плохо, и намеревалась хранить и впредь, но ныне господь судил иначе, и я о том не жалею.

— В таком разе, — сказал Сенред, судорожно вздохнув, — Эдгита должна была быть в курсе. Она вошла к нам в дом вместе с Бертрадой и ежели ты сейчас — с таким опозданием! — говоришь правду, она не могла не знать.