Эллис Питерс - Смерть на земле горшечника

Один из носильщиков вытер насухо лошадь, надел седло и потом подсадил в него Пернель, Неторопливым шагом поездка займет у них час. Леди Доната откинулась на подушки. Черты ее исхудавшего лица выражали стоическое терпение. Наверно, на смертном ложе она будет выглядеть так же, но не допустит, чтобы хоть единый стон вырвался из ее груди. Только умершего человека покидает напряжение — так одним движением руки глаза закрываются навеки.

Кадфаэль взобрался на мула и стал спускаться по склону, держа путь на Форгейт.

— Она знает? — спросил ошеломленный Хью. — В тот день, когда я впервые явился к Юдо, он настаивал на одном — чтобы только один человек — его мать — не был втянут в эту зловещую историю. Последнее, что ты сказал, когда мы расставались прошлым вечером, было твое обещание, данное Сулиену, сохранить от нее в тайне этот запутанный узел. И все же ты рассказал ей?!

— Не я, — произнес Кадфаэль, — но она знает, это так. Она услышала это от одной девушки. И сейчас она направляется к дому аббата, чтобы сказать то, что она должна сказать, властям — как духовной, так и мирской, одновременно.

— Господь свидетель! — воскликнул Хью. — Как она решилась пуститься в дорогу? Я видел ее совсем недавно, каждое движение давалось ей с трудом. Она ведь уже много месяцев не выходит из дому!

— У нее не было серьезной причины, — сказал Кадфаэль, — и она не протестовала против излишней опеки Юдо и его жены. Теперь повод представился. Ее воля непоколебима. Ее пронесли в паланкине несколько миль, это ей дорого обошлось, я знаю, но раз она этого пожелала, у нас нет права ей препятствовать.

— Но это может стоить ей жизни! — возразил Хью.

— Если так случится, будет ли это для нее такой уж дурной конец?

Хью испытующе взглянул на Кадфаэля и не стал ему возражать.

— Чем же она объяснила тебе свой поступок?

— Ничем. За исключением такой фразы:»…чтобы мертвые сами отвечали за свои грехи, а не обременяли ими живых».

— Эти слова значат гораздо больше, чем то, что нам удалось извлечь из Сулиена, — сказал Хью. — Ну ладно, пусть он еще подумает в одиночестве. Он хочет снять ответственность с отца, а она — с сына. И все — не только сыновья и слуги, — все заняты тем, как бы снять ответственность с нее. Если теперь она заговорит, мы можем услышать нечто неожиданное. Подожди, Кадфаэль, пока я оседлаю коня, и передай мои извинения Элин.

Они приблизились к мосту и теперь ехали медленно, стараясь выиграть время, чтобы обдумать предстоящую встречу. Вдруг Хью спросил:

— Разве она не высказала пожелания, чтобы Сулиен тоже присутствовал при нашем разговоре?

— Нет. Она твердо заявила: «Не приводите моего сына! Пусть то, что существует между мной и моим младшим сыном, сохранится в тайне, пока не пробьет урочный час» — так она выразилась и добавила: «Если вы будете молчать, Юдо я возьму на себя. Я умею с ним обращаться. Какой смысл позорить имя усопшего? Его не заставишь расплачиваться, а живые расплачиваться за него не должны».

— Но Сулиена ей не обмануть. Он присутствовал при погребении. Он знает. Единственное, что она может сделать, — это сказать ему правду. Всю правду, которую он присоединит к той, что ему уже известна.

Кадфаэлю до сих пор не приходило в голову, что им или Сулиену была известна лишь половина истории с мертвой женщиной. Они были совершенно уверены, потому что считали, что других вариантов этой истории не существует. Теперь же подозрение, которое таилось в тени, вдруг выплыло на свет Божий, оно предстало перед Кадфаэлем как скопление непредвиденных фактов, с которыми нельзя было не считаться. Что, если рассказ Сулиена основан лишь на предположении? А то, что, как ему казалось, он видел собственными глазами, было на самом деле обманом зрения?

Они спешились на монастырском дворе, возле конюшни, и направились к аббату.

Время шло к полудню, когда все собрались в приемной аббата. Хью поджидал леди Донату у привратницкой, чтобы проследить, как пронесут паланкин через двор и доставят к дому настоятеля. Возможно, такая заботливость Хью напомнила ей Юдо — когда он ей протянул руку, чтобы провести мимо разоренных осенью садовых грядок к дверям дома, она позволила Хью поддержать ее с легкой, едва заметной любезной улыбкой, перенося чрезмерное усердие здоровой молодости с усвоенным за долгие месяцы терпением немолодого и больного человека.

Она опиралась на его руку, пока они проходили через комнату, где обычно в эти часы работал брат Виталис, секретарь аббата. Аббат Радульфус вышел им навстречу. Он поддержал леди Донату с другой стороны, ввел ее в свою приемную и усадил на покрытую подушками скамью у стены, приготовленную специально для гостьи.