Присцилла Ройал - Печаль без конца

Он вспомнил о времени, когда еще, возможно, был готов отступиться от своего намерения, своей цели. Готов был оставить этого человека наедине с собственной совестью, а сам пробавляться надеждой, что, рано или поздно, Господь покарает окаянного, швырнув душу в ад, как мальчишка швыряет камень… Быть может, так и было бы, если бы человек не рассмеялся, а он не услышал его смеха.

О, этот смех!

Он замер, прижав к глазам судорожно сжатые кулаки с побелевшими суставами. Под веками у него заплясали искры и сделалось светло, как при солнечном свете. И еще он вспомнил, как звук этого смеха преследовал его во сне и наяву, в холод и в жару, не умолкая и в часы его коленопреклоненных молитв, когда он просил Небо дать ему передышку. Освободить от ненависти. От желания мести.

Он сглотнул, чтобы не задохнуться, отнял пальцы от глаз и, наклонившись под ветром, зашагал с холма. Правая рука опустилась на рукоять кинжала и не отпускала ее.

Наверное, думал он, ему не следует больше размышлять о том, отчего Бог решил не только не оказывать ему никакой поблажки за все его дела, угодные Небу, но превратил его душу в пылающие угли, дал им сгореть до пепла.

Он вновь остановился, вновь был вынужден зажмурить глаза. Под завесою век возникла страшная картина: женщина лежит лицом вверх на горячем песке пустыни. Ее обнаженное тело слегка запорошено этим песком. Ноги бесстыдно раздвинуты, словно призывают доставить ей наслаждение. Вот она увидела его, страшно закричала, глаза у нее расширились и потемнели от страха. А он… он, как последний трус, стоит неподвижно, словно закованный в колодки, где-то среди окруживших ее людей.

Как… как он мог в те минуты молча стоять и наблюдать, как один из солдат поднимается, застегивая свои испачканные холщовые штаны?.. Он застегнул их, рассмеялся, потом подобрал с земли свой меч и медленно воткнул сверкающий под солнцем клинок между ног женщины.

— Эта шлюха-язычница даже не умеет доставить обычное удовольствие, милорд, — сказал ему солдат с усмешкой и сплюнул на изогнувшееся в смертельной судороге тело. — Надеюсь, дьявол научит ее у себя в пекле получше удовлетворять его любимчиков…

Он стоял сейчас на земле Англии, но перед глазами все еще было изуродованное тело его жены на песке пустыни, и мертвый взгляд ее глаз проклинал его за трусость и ложь. Обратив глаза к серому небу, он закричал на Бога… Закричал как человек, кого сжигают на костре.

Солдат, которого он преследовал все эти дни, обернулся.

Он обнажил кинжал и ринулся вперед…

— Овцы! Будущее Англии только в них, миледи. И будущее нашего Тиндала тоже.

Брат Эндрю, коротышка-монах с такой лысиной, что ни о какой тонзуре не могло быть и речи, сердито пожал плечами и устремил утомленный возникшим спором взгляд на молодую настоятельницу Дома дочерей Христа в поисках поддержки.

Брат Мэтью, чье тело, казалось, составлено из одних острых углов, протестующе взмахнул костлявой рукой.

— Нет, уважаемый брат, — сказал он. — Я вполне согласен, что шерсть имеет определенную цену, но я твердо знаю, что четвероногие носители этой шерсти болеют, умирают и гниют. Будущее Тиндала как монастырской обители в благоухании святости, так бы я выразился, а не в зловонии овечьих загонов. — Он сморщил нос, словно ощущая тяжелый запах этих животных. — И нам в нашем монастыре, — продолжил он, — нужно больше думать о священных реликвиях, чем об овечьей шерсти. Ибо они, и только они — я говорю о святых мощах — могут привлечь к нам толпы пилигримов, готовых поделиться своими сбережениями… — Он умолк и потом договорил, указывая тонким длинным пальцем наверх, в небо: — За что, несомненно, заслужат милосердие свыше.

Однако брата Эндрю не очень убедила эта прочувствованная речь. Он покачал головой и ответил:

— Только одно возражение, брат. Вы, без сомнения, хорошо знаете гробницу святого Вильгельма в Норидже. Но что там происходит вокруг нее? А? Гостиницы безумно дорогие, порядка мало. Я слышал, что мощи святого понемногу растаскивают… Не грозит ли нам то же самое, появись у нас какая-либо реликвия? Что же касается пожертвований… Не явятся ли они, в большей степени, своего рода благодарностью нам за возможность соприкоснуться со святыми мощами истинного благочестия дарящих?

Брат Мэтью, слушая все это, переминался с ноги на ногу с грацией скелета, вышедшего потанцевать в канун Дня поминовения всех усопших.

В разговор вмешалась наконец Элинор, молодая настоятельница. Пригубив из кружки, стоявшей на столе, монастырского эля, она произнесла: