Андрей Баранов: Павел и Авель

Лизонька как могла старалась его утешить, особенно когда их карета проезжала через Поцелуев мост. Перекинутый через Мойку, этот мост на каменных опорах служил всем влюбленных, коим приходилось встречаться или же прощаться, местом романтических свиданий. Тогда утешения стали особенно бурными, и продолжались до самого гнездышка и даже возможно далее.

Время для героев катилось весьма быстро, даже и вне европейских столиц. Через год с небольшим князь Александр Куракин попал в опалу, как и было обещано. Будучи уволен от службы, он разумеется уехал в свое имение, и вернулся в Санкт-Петербург лишь на освящение Михайловского замка в 1801 году, когда вновь стал занимать прежнюю свою должность вице-канцлера.

Граф Г. покинул Петербург еще ранее, возвратившись к себе в деревню, хотя и часто наведывался в стольный город, повздыхать о баронессе Ольге, навестить друзей и разумеется мамзель Лесистратову, которая хоть и желала всей душой соединить судьбу с графом и зажить как помещица, но не могла покинуть милую ее сердцу службу в Тайной экспедиции. Впрочем поговаривают что она сделала большой скачок в карьере, и стала перекладывать с места на место бумажки уже в Гатчинском дворце.

Месье Морозявкин продолжал вести тот же самый образ жизни, что и ранее, то есть давал уроки всего на свете, от французского языка и математики до гадания и фехтования, репетиторствовал у дочерей богатых дам, и распускал слухи что он на короткой ноге с самим вице-канцлером, которому будто бы оказывал неоценимые услуги, при случае намекал и на то что вхож в монаршьи покои.

Однажды его уж было хотели посадить за это на съезжую, но тут почему-то за него заступились в Тайной экспедиции, и будто бы сам генерал-прокурор повелел этого гуся пока что не трогать, ибо может еще пригодиться. Мало поверив сим словам, полицейские все же отступились, и Вольдемар продолжал беспрепятственно пить в кабаках в Адмиралтейских частях, в Литейной части, в Московской части, в Каретной и Рождественской частях, словом повсюду где только имелись трактиры.

Судьба же пророка Авеля, бывшего в миру Василием, сыном Васильевым, в очередной раз сделала резкий поворот. Соскучившись по жизни светской, Авель совершил самовольную отлучку в Москву, и разумеется с помощью своих пророчеств немедля набил карман монетой. Однако же сие занятие было ему запрещено, и в 1798 году он вновь очутился в Валаамском монастыре что на Ладожском озере, в ссылке.

После сего события настоятель монастыря Назарий в связи с покражами из кельи одного иеромонаха серебряных ложек и турецких денег учинил их розыск, и Авель все похищенное вернул, уверяя что вещи к нему подкинуты, и во сне он разведал, кто истинный похититель. Но игумен Назарий, дивясь почему якобы больной пророк не желает ходить на послушания с братией, не поленился лично зайти к нему в келью и обнаружил там в придачу к вполне здоровому Авелю еще одну книгу или же тетрадь предсказаний, написанную провидцем здесь же.

Тетрадь была немедля послана в Санкт-Петербург, к Амвросию, митрополиту Петербургскому, который в свою очередь сообщил об этом генерал-прокурору Обольянинову. А уж генерал впоследствии отписал «Высочаше повелено: послать нарочнаго, который привез бы в Петербург, по приезде же посадить в каземат, за крепчайший караул, в крепости. Мая 21 дня 1800 года. Павловск». Таким образом, крестьянин Василий, ставши пророком Авелем, снова оказался в заточении.

Надобно отметить, что Авель вовсе не стремился поделиться с монахами или же с царедворцами обретенным с небес знанием, напротив, он даже угрожал «убить до смерти» настоятеля, если тот осмелится взять книгу, « писанную языком неизвестным», и говорил что де эту книжицу ему дали просто почитать.

Но и попав со своей книгой в руки сильных мира сего, Авель не нашел понимания. После рандеву с митрополитом тот отписал генерал-прокурору что-де «Из разговора же я ничего достойнаго внимания не нашел, кроме открывающегося в нем помешательства в уме, ханжества и разсказов о своих тайновидениях, от которых пустынники даже в страх приходят. Впрочем Бог весть». Следователи же Тайной экспедиции отмечали, что враки пророка ничего не значат и он ищет лишь собственной выгоды.

Между тем у пророчеств все же нашелся один благодарный читатель – сам Павел I. Однако же благодарность императоров – вещь своеобразная, впрочем требовать особой любви за предсказание безвременной гибели не приходилось. Прочитав новые откровения Василия, в которых говорилось о том, что жить Павлу столько лет, сколько букв в надписи над воротами Михайловского замка, построенного вместо церкви, государь был весьма расстроен. Новым местом жизни пророка вновь стала крепость, а предсказание однако же сбылось.