Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня

Прочитав этот отрывок из известной всем эпиграммы, он продолжает уже стихами своего сочинения:

Вслед за этим фальшивая королева стаскивает парик, и все узнают Эбера. Он раскланивается под всеобщий хохот и крики „Ура!“. Затем делает несколько непристойных телодвижений — и кукла-марионетка, спрятанная под платьем, падает на пол. Он поднимает ее, подбрасывает в воздух, дергает, теребит. По сути, он уже мучает ребенка королевы — будущего Людовика XVII.

После повторного рассмотрения дела Эберу объявили еще более суровый приговор, чем в первый раз. Он должен был заплатить штраф без всяких отсрочек, немедленно. Его матери пришлось продать за смехотворную цену несколько участков земли, оставшихся после смерти мужа. Вслед за бесчестьем пришла бедность. Если раньше мадам Эбер могла рассчитывать на адвокатскую карьеру сына, которая обеспечила бы семье надежное будущее, то теперь эти надежды пошли прахом.

Но самым печальным для нее было видеть, что Жак-Рене гордится случившимся. Казалось, он не испытывает ни малейших угрызений совести — напротив, самую искреннюю радость. Это стало для мадам Эбер настоящим потрясением. Жак-Рене не хотел навещать могилу отца, а о том, чтобы заставить сына пойти в церковь, не могло быть и речи. Он говорил, что Бога нет, что его выдумали тираны, чтобы держать народ в повиновении. Мадам Эбер в страхе думала, что Жак-Рене близок к помешательству.

Однажды утром она увидела его стоящим у порога с чемоданом в руке.

— Я вернусь, когда разбогатею.

— Конечно.

Он повернулся к двери. Мать смотрела сыну в спину, испытывая почти облегчение. Затем сделала последнюю попытку воззвать к человеческим чувствам отступника.

— Жак! Ты меня даже не обнял на прощание!

Он не обернулся.

— Я тебе все возмещу, — проговорил он, выходя.

Когда дверь за ним закрылась, мадам Эбер ощутила внезапную дурноту. Ее стошнило.

Она умерла через несколько лет, смерть от горя пришла не сразу. Все эти годы она вздрагивала от малейшего скрипа двери и то и дело принималась плакать без всякой причины. Но однажды она почувствовала, что скорби больше нет. Когда она поняла, что эта скорбь была единственным, что еще поддерживало в ней жизнь, она умерла.

Здесь заканчивается юность Эбера. Как только напишу продолжение, отошлю его тебе. Надеюсь, твои съемки проходят хорошо, и месье Спилберг тобой доволен».

Анри надеялся, что, подробно объяснив Мартену, кто такой был Эбер, он и сам лучше это поймет. Невозможно раскрыть истинный облик исторического персонажа без посредства живого человека, актера, говорил он себе. Для этого греки и придумали театр.

Дора жила на четвертом этаже старинного дома без лифта, в квартире с очень высокими потолками. Жилище площадью пятьдесят квадратных метров казалась большим, настолько умело оно было обустроено. Яркая живопись на стенах словно прибавляла света, а сами стены и большая часть предметов обстановки были белыми, за исключением громоздкой ливанской мебели, стоившей, должно быть, целое состояние.

Чтобы попасть в гостиную, нужно было пройти через спальню — вот так, без всяких церемоний. Единственным недостатком интерьера оказался двухместный диван-канапе с обивкой из грубого небеленого полотна. Анри сразу его невзлюбил.

Он принес с собой бутылку вина, хорошего, но не слишком изысканного. «Жерве-шамбертен-птишапель» — таково было его полное название.

Дора попросила Анри открыть бутылку и принесла хрустальные бокалы. Отпив глоток, она сказала: «М-мм, приятное вино!» Но тут же, потянувшись за фисташками, опрокинула свой бокал прямо на канапе. Анри ощутил легкий укол в сердце — ему было жаль вина.

Они оба встали, чтобы навести порядок.

Это оказалось нелегкой задачей: пришлось снимать чехол с диванной подушки и посыпать винное пятно солью, как обычно принято делать, даже если знаешь наперед, что это не поможет.

Наконец Дора поняла, что пятно уже не отмыть никакими средствами, и решила: пусть в таком случае оно навсегда останется напоминанием об этом вечере.

После этого Анри даже порадовался, что вечер начался с такого глупого эпизода.

Словно для того, чтобы окончательно усугубить ситуацию, Дора объявила, что на ужин у нее ничего нет, потому что она ничего не смыслит в готовке — впрочем, так же, как и в любви. И спросила Анри, знает ли тот, что такое любовь.