Нэнси Бильо - Крест и корона

— Нет-нет, — ответила сестра Агата. — Мы никогда так не делаем.

— Но вы и сестра Элеонора обе сказали, что она на кого-то похожа, — настаивал Джеффри.

Сестра Агата посмотрела на светловолосую красавицу на гобелене — ноги ее оплели ствол, из рук прорезались листья.

— Я не обратила на это внимания, когда гобелен ткали, но теперь, много месяцев спустя, когда смотрю на девушку, то вижу… сходство с сестрой Беатрис.

— Да, — выдохнула сестра Элеонора. — Именно.

Джеффри посуровевшим голосом поинтересовался:

— Кто такая сестра Беатрис?

— Послушница, которая покинула монастырь в тысяча пятьсот тридцать пятом году, — сказала сестра Агата. — Когда приехали уполномоченные короля. Они собрали нас и объявили, что все, кому еще не исполнилось двадцати пяти лет, должны покинуть монастырь. Но таковых среди нас не оказалось. Тогда уполномоченные спросили, не хочет ли кто-нибудь покинуть обитель добровольно. Дескать, им велено задавать этот вопрос во всех монастырях. И тогда вперед вышла сестра Беатрис. Она сказала, что хочет уйти из монастыря. Но не объяснила, по какой причине. Как только она…

— Этого достаточно, — прошипела сестра Элеонора.

— А сестра Беатрис была знакома с лордом Честером?

— Конечно нет, — ответила сестра Элеонора.

— И где она сейчас? — продолжал расспросы Джеффри.

— Не знаю. Наверное, живет в своей семье. У них дом неподалеку от Кентербери.

Внезапно сестра Агата испустила крик и указала пальцем теперь уже не на Дафну, а куда-то в угол гобелена, где за водорослями виднелась голова старого речного бога.

— Вы знаете, на кого он похож? На настоятельницу Элизабет.

— На кого? — переспросил Джеффри.

— На нашу бывшую настоятельницу — она умерла в прошлом месяце, — пояснила сестра Элеонора. — Но это просто смешно. Она была моей родной тетей, и я бы знала, если… — Голос ее замер.

Я вгляделась в фигуру. И вдруг, потрясенная, увидела: седые волосы, нос с горбинкой, большие голубые глаза. Сомнений не оставалось: речной бог напоминал настоятельницу Элизабет Кросснер.

— Кто отвечает за гобелены? — поинтересовался Джеффри.

Мы переглянулись.

Сестра Элеонора неохотно выдавила:

— Сестра Елена. Она рисует сюжет и сама ткет лица и фигуры. Я найду ее и приведу сюда, хотя…

— Нет, вы сейчас отведете меня к ней, — перебил Джеффри.

— Но это против наших правил, господин Сковилл.

— Настоятельница заверила, что вы все будете помогать нам, сестра, — сказал он. — Я не хочу, чтобы кто-то из вас пообщался с этой самой сестрой Еленой, прежде чем это сделаю я. Где она сейчас?

— В гобеленной, — сказала сестра Элеонора.

— Это далеко?

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда идемте.

Было уже поздно. Мы обычно покидали гобеленную, когда ткать при естественном свете уже становилось невозможно. Работа при свечах на ткацком станке губительна для зрения. А кроме того, правильно подобрать цвет при искусственном освещении невозможно. Но колокола еще не звали нас на молитву: вероятно, потому, что люди из Рочестера, задававшие вопросы, задерживали настоятельницу. А потому сестра Елена, возможно, все еще оставалась в гобеленной. К тому же именно в этой комнате она чувствовала себя безопаснее всего.

Сестра Елена и в самом деле была там, когда мы все вошли: сидела в одиночестве за ткацким станком. Она смущенно встала, держа в руках множество катушек с изысканными шелковыми и шерстяными нитями, которые присылали нам из Брюсселя.

— Сестра Елена, у меня к вам несколько вопросов касательно того гобелена, что висел на стене во время поминального пира, — объявил Джеффри.

Она застонала — это был жуткий, гортанный звук — и попятилась в угол, уронив все свои катушки.

Сестра Элеонора первой бросилась к ней:

— Не тревожьтесь, сестра. Прошу вас. Все будет хорошо.

Сестра Елена согнулась, ухватившись за грудь.

— Ей плохо! — выкрикнула сестра Агата, видя, что бедняжка рухнула на пол.

— Позовите брата Эдмунда, — приказала сестра Элеонора начальнице послушниц.

Я опустилась рядом с ней на колени — сестра Елена корчилась от боли. Она задыхалась; ее глаза, смотревшие то на меня, то на сестру Элеонору, обезумели от ужаса. Казалось, прошла целая вечность — а может быть, всего одна минута, — прежде чем она успокоилась, веки ее закрылись. Я положила ее голову себе на колени, погладила влажный лоб.

— Ах, сестра Елена, сестра Елена, — сказала я, чуть не плача.

Она не ответила.