Еремей Парнов - Собрание сочинений - В 10 т. Т. 2 - Третий глаз Шивы

Истошный вопль Витька сорвал Стекольщика с места. Он бросился к озеру, не понимая, что происходит, но тут же увидел танцевавшего на одной ноге кореша и все понял.

«Эх, Витек-Витек, не уберегся-таки, накликал! Видно, везет тебе как утопленнику».

Первоначальный крик боли и ужаса сменился стоном и причитаниями. Зажав ужаленную стопу руками, Витек продолжал скакать на одной ноге навстречу Стекольщику.

— Ну, чего ты? Чего? — подступил к нему Фрол. — Покажи, где…

Но Витек только стонал и всхлипывал.

— Покажи, тебе говорит! — заорал Стекольщик и, схватив его за плечо, рванул на себя.

Витек взвыл и покатился по земле. Насилу удалось его попридержать и перевернуть на спину. Но нога была так заляпана грязью и волоконцами прогнивших растений, что ничего не удалось разглядеть. Пришлось Фролу нарвать пропитанного водой сфагнума и отмыть черную жижу. И хотя при каждом прикосновении к ступне Витек заходился в истерике, Стекольщик быстро и ловко сумел управиться с ним. Две красные точки чуть пониже большого пальца говорили сами за себя. Одна из ранок слабо кровоточила. Вокруг укуса уже расплывалась водянистая припухлость.

— Не дергайся, лошадь. Убью! — Стекольщик пнул кореша под ребра и, ухватив его за пятку, принялся отсасывать кровь.

Пока он кряхтел, стоя на коленях, отдувался и поминутно сплевывал, Витек вел себя сравнительно тихо. Но стоило Фролу распрямиться, как он опять исступленно завыл, молотя по земле кулаками и здоровой ногой.

Но Стекольщик больше не обращал на него внимания. Слава богу, он многое повидал в жизни! Одни гадючьи свадьбы чего стоят. Когда змеи совершенно дуреют и свиваются в черные шевелящиеся клубки. Вдаришь по такому клубочку резиновым сапогом, и он летит, что твой футбольный мяч, метров десять, пока не развалится в воздухе. Эх, болото-болото, бела вода в тростнике… Чего только не творится в камышах, когда луна заливает их молочным светом! Когда всякая тварь выползает на берег и выдра играет, полощется в жирной воде… Немало змеюк потоптал Фрол сапогами, снищил палкой либо лопатой. Коли взялся он отсасывать яд, значит, дело верное, как в аптеке. Будьте благонадежны. Жаль спиртяги нет. Накачать бы сейчас Витю до посинения, к утру б оклемался, испарился.

Да и самому полезно, а то, не ровен час, вдруг ранка во рту какая али трещинка…

Стекольщик продрался к открытой воде и поплыл саженками туда, где почище. Хорошенько глотку прополоскал, отплевался. Во рту было противно-противно, язык, как губка, распух и небо одеревенело.

«От сосания, по всей видимости», — успокоил он себя и поплыл обратно.

Когда пошли круглые листья кувшинок и ломкие шишечки рдеста, он поплыл по-собачьи, подняв над водой голову. Углядев то, что искал, — узкие листья аира, — нырнул под ряску и, погрузившись руками в скользкий, затягивающий ил, вырвал холодное пупырчатое корневище.

Выбравшись на берег, оживил костер охапкой сухого лапника, подбросил пару поленьев, после чего испек корень в золе. Половину сжевал сам, а другую отнес корешу, который так и остался лежать в осокоре, среди дурманных кочек, поросших багульником, касандрой и мелкой травкой-росянкой, которая умеет ловить мух.

Витек лежал с закрытыми глазами и тихо поскуливал. Нога его заметно опухла.

«Видно, большая ему досталась, — посочувствовал Фрол, — самочка».

— Болит нога-то? — спросил он, наклоняясь.

— Еще как болит! — кротко отозвался Витек, с усилием разлепляя набрякшие веки. — И сердце стучит: бух-бух.

— Это хорошо. Это оно с отравой борется. Ты пока полежи тут, передохни, а я чаек заварю целебный. Ночью упаришься и утром встанешь как штык. На-ка клубенька откушай. Он способствует.

Фрол оделся, чтоб комары не заели, и занялся аптечным сбором. Нащипал белого земляничного цвету и кожаных листиков брусники, свежих сосновых побегов нарвал, полынь на лугу отыскал и цветы девясила. Засыпал все это в жирный после утиного супчика казан и, долив озерной водицы, поставил на огонь.

Варево вышло горьковатое, но приятное и хорошо пахло. Витек покорно испил целую банку и с помощью Фрола кое-как доковылял до бивуака.

— Спи, корешок, — напутствовал Стекольщик.

Он бережно накрыл дружка пиджаком и укутал пропахшим резиной брезентом.

После всех треволнений дня не мешало соснуть часок-другой и самому. Проснулся уже на закате с тяжелой головой и свинцовым привкусом во рту. Витек стонал и метался во сне. Лицо его горело. Губы потрескались и запеклись черными корочками.