Нэнси Бильо - Чаша и крест

Жаккард переоделся в такой же костюм; когда я вошла в комнату, предназначенную для наших тренировок, он низко поклонился мне и вручил стальной двенадцатидюймовый клинок с тупым лезвием. У него в руке был точно такой же.

Я крепко сжала резную деревянную рукоять, и мы начали.

— Поворот, наклон, выпад; раз, два, три, — командовал Жаккард. — Поздравляю, вы делаете успехи, — похвалил он меня после первой схватки. — Вас всегда отличала быстрая реакция. К тому же вы очень ловкая и проворная. Не хватает только отточенности движений. Еще пара таких занятий — и вы станете… — Он замолчал, подбирая нужное слово.

— Опасной?

— Preciment, [16] Совершенно верно (фр.). — согласился он.

Мне очень хотелось быть опасной и грозной. Вот что сделала со мной ненависть. Но в глубине души я боялась занятий с Жаккардом. Во время наших схваток выходила на свет божий дикая и жестокая сторона моей натуры, и это казалось мне каким-то извращением. До чего же низко я пала. Совсем еще недавно, будучи послушницей доминиканского ордена, я верила в силу гармонии, жертвенности, прощения. Теперь же я молилась редко, разве что о том, чтобы Бог даровал мне мужество, когда придет час, без колебаний нанести сокрушительный удар.

Это случилось во время третьей схватки. Я сделала слишком низкий выпад, споткнулась и растянулась на полу, больно ударившись спиной. Из туго стянутых волос вылетели шпильки, и вся прическа рассыпалась по плечам.

— Очень больно? — спросил Жаккард, опустившись передо мной на колени.

Я покачала головой, хотя встать сразу же у меня не получилось. От резкого удара перехватило дыхание.

Внезапно Жаккард собрал в ладони мои волосы и задумчиво проговорил:

— А ведь я сказал госпоже Грисуолд чистую правду: вы и впрямь настоящая красавица.

Я резко отпрянула и как безумная попыталась немедленно отползти подальше в сторону.

Жаккард тяжело вздохнул.

— Когда вы наконец перестанете меня бояться? — спросил он. — Всякий раз, когда я прикасаюсь к вам, вы застываете, как замороженная. Но ведь предполагается, что мы с вами муж и жена. И между прочим, должны убедить в этом всех остальных на корабле, а там будет очень тесно.

Я подобрала свой кинжал и встала.

— Я постараюсь… но должна вас предупредить: не обольщайтесь и не стройте иллюзий. Близости между нами не будет.

Вертя в руке кинжал, Ролин медленно подошел ко мне:

— Почему же? Я умею быть очень нежным. Вы думаете, мы не знаем, как вы плакали всю ночь по своему утраченному монашку? А я мог бы вас утешить, помочь вам излечиться от этого недуга.

— Я никогда от этого не излечусь, как вы изволили выразиться. А уж тем более ни за что на свете не прибегну к вашей помощи.

И, не дожидаясь, что он на это скажет, я вышла из комнаты, все еще сжимая в руке кинжал. Отправилась прямиком в спальню, закрыла за собой дверь и заперлась на ключ.

Только этого мне еще не хватало! Жаккард никогда прежде не делал подобных поползновений и ни разу не давал мне понять, что я привлекаю его как женщина. Честно говоря, я с самого начала боялась, что, играя роль замужней дамы, попаду в какое-нибудь нелепое или двусмысленное положение. Правда, Юстас Шапуи лично уверял меня, что ни малейшей опасности нет.

— Вашей добродетели ничего не угрожает, — ворковал он.

Но Шапуи сейчас в Антверпене, а мы с Жаккардом Ролином делаем одно общее дело, и он только что предложил мне лечь с ним в постель так естественно и непринужденно, будто речь шла о совместной загородной прогулке.

Я лежала на кровати, и перед глазами невольно возник образ Эдмунда. Теперь, когда прошло время, я с еще большей ясностью поняла, что женитьба ему только повредила бы. Свою жизнь он должен посвятить одному лишь Богу, именно в этом истинное его призвание. Чувство, которое мы испытывали друг к другу, по природе своей сугубо земное, и нам нельзя было поддаваться ему. А мне сейчас ничего не остается, как только молиться об успехе своей миссии. Я услышу наконец третье пророчество и буду знать, что нужно делать, чтобы остановить безумства Генриха VIII. А когда государство будет восстановлено в прежнем виде, мы с Эдмундом сможем вернуться к той целомудренной жизни, которой желали всей душой, к жизни в доминиканском монастыре.

В моей комнатке имелось всего одно маленькое оконце, и жара этой июльской ночью была просто невыносимая. С каждым часом становилось все более душно. Ночная сорочка на мне взмокла от пота. Было очень неприятно, словно я и не христианка вовсе, а какое-то животное. За окном стояла тишина, не слышно было ни звука. Жители Сент-Полс-роу строго соблюдали предписание не выходить из дома в темное время суток. На нашей улице было мало деревьев, и в окошко не долетало даже пение ночных птиц. Поэтому, когда послышались странные звуки, я сразу их уловила.