Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды

«Нет возможности согрешить — нет и греха».

Лео Ньюман, неуклюжий, замкнутый семинарист, отошел в сторону, пропуская возможность согрешить в свой дом. Возможность эта сидела прямо перед ним в кресле с ситцевой обивкой, одновременно чопорная и хищная. В этом кресле обычно сидела мать. Колени возможности были сведены, губы (темно-красный бутон, похожий на рот Мадонны на картине художника-прерафаэлита) — плотно сжаты (она прекрасно отдавала себе отчет, насколько хороша), туфельки лакированной кожи — водружены на ковер, как маленькие гробики. А распятый Иисус Христос тем временем взирал на них со стены; под образом стояло пианино, на сверкающей поверхности которого дежурили мрачные родственники в серебряных рамках (покойный отец, покойные бабушки и дедушки).

— Чаю? — предложил Лео. — Хочешь выпить чаю?

— Да, — сказала она, — я бы не прочь выпить чаю.

На приглашении Элизы в дом и заверении, что мать вот-вот вернется, его инициатива во все этом мероприятии была исчерпана. Все остальные шаги: непринужденная, игривая беседа за чашечкой чая, обещание встретиться на следующий день в ботаническом саду, горячие, влажные поцелуи, которыми они наконец обменялись две недели спустя на выходных, — предпринимала Элиза. Элиза была опытной и настойчивой, Лео был нерешительным и застенчивым. «Делай вот так , дурачок, — сказала она, и ее язык, мокрый и теплый, как тропическая рыба, затрепыхался у него во рту. — И если ты коснешься моей груди, я не буду возражать, хотя под юбку лезть тебе пока нельзя: на столь ранней стадии наших отношений это было бы крайне вульгарно». Бутоны ее грудей оказались такими мягкими и податливыми на ощупь… Когда он притронулся к ним, Элиза даже не шелохнулась.

И начался период тайных свиданий (разумеется, без ведома матери), прогулок вдоль канала, нервных, пошлых ласк на лавочках в укромных уголках парка (однажды их прогнал полицейский, в другой раз обругала какая-то женщина). Кульминацией стал поход в захудалый кинотеатр когда Элиза наконец сняла наложенный ранее запрет. Ее нежное дыхание возбудило Лео еще сильнее, чем непосредственно предложение, сказанное на ушко. «Коснись меня там», — прошептала она. Он послушался. Неверной рукой Лео наугад пробирался через нейлон и изгибы обнаженного тела, через резинки и клинья, чтобы обнаружить неожиданную жесткость волос и мягкую, сочную влажность. Ему показалось, что он нащупал что-то на дне пруда — что-то лохматое и похожее на моллюска.

Волнение? Возбуждение плоти? Конечно. Но также — отвращение. Элиза дернулась, словно ей причинили боль. Лео остановился и вытащил руку. Рука его отныне была заклеймена грехом, и клейкое вещество на пальцах служило тому неоспоримым доказательством.

— Кудаты? — прошептала она.

«Устрани повод согрешить — победишь сам грех». Избавься от улик — избавишься от греха. Он уходил, чтобы смыть свой грех мучительно ледяной водой в знакомой, успокаивающей аммиачной ауре мужского туалета. Когда он вернулся, Элиза сидела в полумраке, не отрывая глаз от экрана (там, кажется, показывали Элвиса Пресли); юбка ее была опущена до колен, а голову занимали уже совсем иные мысли.

— Ты это сделал ? — спросила она, когда он снова уселся на свое место.

— Сделал что? — спросил Лео. Он рассматривал ее профиль в лучах льющегося с экрана света. Она улыбалась.

— Ты знаешь, о чем я, — прошептала она. — Если будешь хорошо себя вести, в следующий раз это сделаю я . Ну, я уже делала это мальчикам. Я знаю, как это делать.

Грех — и причина греха. Устрани повод — устранишь сам грех. Первое и основное правило целибата.

— Ты гуляешь с Элизой, — неожиданно заявила его мать на следующий день. Зачастую Лео было сложно понять, с какой интонацией она произносит те или иные слова. Злилась ли она? Звучало ли в ее голосе нетерпение? А может, упрек? Отрицать было бессмысленно. Наверняка их видела вместе одна из ее подружек (может быть, та крикливая женщина из парка?), не преминувшая доложить о случившемся. Мать смерила его холодным взглядом. Краснея и бледнея, Лео невольно думал о том, что под юбкой, между тощими бедрами, под тканью подштанников его мать тоже была такой . Грех неизменно был рядом, он скрывался в засаде, он наблюдал за ним и выжидал, точно насильник.

— Ты должен положить конец вашим встречам, — решительно заявила она. — Вам не стоит сближаться, а если встречаешься с молоденькой девушкой, то сближение неминуемо. — Произнеся это, она улыбнулась. Она улыбалась, сидя напротив сына, и за спиной ее сквозь открытую дверь виднелся небольшой городской садик , где солнечный свет сплошной завесой ниспадал на сверкающие кусты. Ее улыбка была победным флагом, вывешенным прямо на лице. — Кроме того, — сказала она, — Элиза Гудман — иудейка.