Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды

— Это ваш! — восклицает офицер. В его голосе сквозит удивление, но также и радость. По команде прибегают солдаты. С трудом проталкиваясь сквозь неукротимую толпу, они все-таки сажают фрау Хюбер в ее вагон. Двери захлопываются, звучит пронзительный свисток, и в шесть часов утра поезд сообщением Болонья-Милан трогается с места. Но прежде чем прибыть в Милан, ему придется остановиться в городке Ассо на озере Комо.

В газетах пишут о плачущей Мадонне. «Я видел, как она льет кровавые слезы», — утверждает один свидетель. «Я держал ее в руках, когда она плакала», — уверяет другой. Имеется в виду статуя Мадонны, купленная паломником в святилище Меджургорье в Боснии и подаренная какой-то римской часовне, где ее и взгромоздили на алтарь. Это обычный кусок блестящего белого гипса, не представляющий никакой художественной ценности; скорее, продукт индустрии, чем создание мыслящего существа. Произведения искусства почти никогда не становятся объектами общественного внимания и тем паче поклонения. Можете зайти в древнюю церковь в этой стране древних церквей и зачарованно любоваться работами Перуджино, Пинтуриккьо, Пьеро делла Франческа (миллионы туристов так и поступают) — но люди набожные, кающиеся грешники никогда не одарят эти работы своей любовью. Мерцающий ряд свечей всегда стоит перед непропорциональными картинами аляповатой расцветки, какой-нибудь пышной штуковиной с нелепым, кое-как прилепленным венцом, похожим на бумажный колпак из коробки с рождественским печеньем. Пилигримы всегда воздают почести китчу.

Магда увидела статью о плачущей Мадонне. Она нашла небрежно брошенную газету, и фотография привлекла ее внимание. Я видел, как она подняла газету, умостилась, точно кошка, на диване и медленно, вдумчиво прочла статью. От детского усердия розовый кончик ее языка высунулся наружу. Магда вообще похожа на ребенка. Она ведет себя, как дитя, по чьей-то мерзкой прихоти наряженное взрослой женщиной.

— Ты это видел? — спросила она, дочитав до конца.

— Ой, очередная ерунда, — сказал я. — Капля религиозных суеверий и море коммерческой эксплуатации.

Мое равнодушие, кажется, разозлило ее.

— Мы едем туда, — решила Магда. «Мы», включая, значит, меня. Неопределенное настоящее время. — Мы едем туда, и я молюсь за тебя. И Миладу.

Когда о тебе молятся, а не проклинают тебя, это заслуживает написания целого романа. И когда твое имя упоминают вместе с именем невинного ребенка — это тоже достойный сюжет для романа.

Поезд в мирное время. Прерывистое продвижение по римской campagna [142] Campagna (um.) — сельская местность. в многолюдных, грязных вагонах. Кажется, если на багажных полках обнаружатся цыплята, а в багажном отсеке — поросята, никто даже не удивится. За окнами тянется унылый, невыразительный деревенский пейзаж. Унылые, невыразительные пассажиры таращатся на нас, никоим образом не желая нас дискриминировать: они бы точно так же таращились на кого и что угодно. Точно так же таращились бы на горбунов и цыган. На солидных адвокатов или сомнительных дельцов. Любой человек стал бы объектом их беспардонного любопытства. Но в купе были только мы, поэтому они пялились в нашу сторону. И что же они видели? Типичный мезальянс, члены которого, к тому же, говорят на иностранном языке: он уже в летах, лицо его сухо и изрезано морщинами; она бледна и накрашена безвкусно, как шлюха. Он покусывает нижнюю губу, она жует жвачку с безучастной сосредоточенностью коровы, перемалывающей слипшийся кусок пищи.

Прошел ли электрический заряд плотского влечения между этими двумя, такими разными, несовместимыми?

Нет.

Нежны ли они друг с другом?

Немного.

Спят ли они в одной постели?

Вполне вероятно.

Кто же они: муж и жена, мужчина со своей любовницей, клиент с проституткой?

Сложно сказать.

Пассажиры продолжают глазеть.

Мы сошли с поезда на безымянной станции где-то у побережья. Там стояла всего одна-единственная сторожка на одной-единственной платформе. Ярко-синие буквы были выведены на стене каким-то неприкаянным художником-монументалистом. Буквы эти складывались в короткое английское слово:

Пока мы ожидали автобуса, Магда вынула из сумки блокнот и набросала что-то карандашом. Часть стены, библейский клич, выбитые окна в здании вокзала — все это возникло, штрих за штрихом, на обычном листе белой бумаги. Она обладала этим талантом — этой удивительной властью художника, который овладевает всем миром, а , овладев, переделывает по своему усмотрению.