Ольга Михайлова - Мы все обожаем мсье Вольтера

— Это не актёр. Это Лекен в роли Магомета, с тюрбаном на голове, закутанный в шелковые тряпки. Ни умения перевоплощаться, ни завораживающего мастерства жеста, ни таланта внушения. Мой конюх и тот сыграет лучше.

— Но его так хвалил принц Субиз…

Нижняя губа ди Гримальди презрительно оттопырилась — почище, чем у представителя габсбургской династии.

— Субиз хвалил и устрицы де Монтинеля, которые и в рот-то взять было невозможно! А эта история с офортом Рембрандта? Отсутствие вкуса — это инвалидность.

Де Конти согласно кивнул. Историю с офортом он не знал, на Рембрандта ему было плевать, но те ужасные устрицы! О, да, он их помнил. Грош цена таким ценителям! Все смутились и на некоторое время умолкли, но потом разговор завертелся вокруг двух прим «Комеди Франсез» Мари Дюмениль и Ипполит Клерон, давних соперниц, ненавидевших друг друга. По этому поводу банкир высказаться не пожелал. Мадам де Верней, когда к ней воззвали, как к судье, тоже лишь махнула рукой, обозвала актрисок шлюхами, и снова заговорила с аббатом:

— Здесь всё ничто и вертится вокруг ничего, все занимаются ничем и лепечут ни о чём, и вот с тех пор, как я, подобно вам, офранцузилась, который год развлекаюсь ничем. — Глаза старухи мерцали. — Но странно, однако. Зима на носу, а грозой пахнет. Вы чувствуете? — голос её стал ниже.

Аббат вдруг внимательно посмотрел на старуху, встретив твердый и осмысленный взгляд. Странно, но едва в салоне заговорили о театре, де Сен-Северен снова почувствовал что-то неладное, точнее, ощутил неестественное сгущение воздуха и пульсацию каких-то неуловимых токов, колеблющих пол. Опять потянуло чем-то смрадным, вроде погребной сырости, но аббат внушал себе, что это нервное и просто мерещится ему. Хотя, если вдуматься, Жоэль де Сен-Северен не мог быть назван нервозным или истеричным. Скорее, его можно было обвинить в некоторой отстранённости от мира, в хладнокровии и бесчувственности, в невозмутимом равнодушии к светским сплетням и замкнутости. Но сейчас странное ощущение было слишком отчетливо.

Мадам Анриетта, снова внимательно оглядев гостиную, помрачнела, окликнув подругу.

— Что за запах здесь, Присиль?

Маркиза пожала плечами. На её нос ничем не пахло.

Между тем спор гостей с театральных тем перешёл на околотеатральные, мужчины были в восторге от мадемуазель Тити, а дамы презрительно морщили носики. У её покровителя, герцога Шовеля, дурной вкус! Он просто глупец! Да, он весьма галантен, но выбрать эту замарашку…

— Что с того? У Шовеля, значит, все данные для успеха. Вольтер недаром говорит, «чтобы добиться успеха в этом мире, мало быть круглым дураком, нужно ещё иметь и хорошие манеры…» Не правда ли, мсье де Сен-Северен? — обратился к аббату герцог де Конти.

Аббат то ли удивился, то ли сделал удивлённый вид.

— Это он о себе? Ведь только он имеет успех на миллион ливров и не останавливается перед тем, чтобы получить его ещё на пару су… Но я не назвал бы его совсем уж дураком, он весьма находчив и иногда разумен, в равной степени не сказал бы, что его отличают безупречные манеры, он славится нетерпимой язвительностью и хамством…

Маркиза любила современные умные разговоры, но на сей раз беседа гостей показалась ей излишне колкой и слишком уж искренней, что оскорбляло правила хорошего тона, особенно когда высказался Реми де Шатегонтье. Она торопливо перевела разговор на завтрашний День поминовения, и тут Реми снова шокировал её полной убеждённостью в отсутствии нужды поминать кого бы то ни было. Бога-то всё равно нет.

Но шокировал Реми не только её.

— Ну как можно не верить в Бога, Ремигий? — изумлённо вопросил дю Мен, — разве вы не помните эту знаменитую историю с Жаном-Пьером Куртанво? Тот соблазнил свою собственную племянницу, — пояснил он, — привёл её на балкон в замке, и так увлёкся, что не заметил явных признаков ухудшения погоды. Небо заволокло тучами, сверкнула молния, прогремел гром — но Жан-Пьер не остановился. Тут молния сверкнула второй раз, ударив в башню над балконом. Она рухнула вниз и смела балкончик, где развлекался его сиятельство. Мадам Катрин де Куртанво восприняла это как знак Божьего суда, все остальные тоже, да и кто бы усомнился?

Реми де Шатегонтье кивнул головой.

— Этот случай не единственный, дорогой Анатоль, — согласился он, — мадам де Монфокон увидела в спальне крысу, испугалась, схватила щипцами горящую головню из камина и начала выгонять грызуна из будуара. И что же? Головня вывалилась, подпалила полог кровати, несчастная Эмилия задохнулась в заполненном дымом будуаре.