Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд

— По-моему, — усмехнулся Иван Дмитриевич, — не я вас шантажировал, а вы меня. Увидели на улице, как мой сын играл таким жетончиком, и стали уверять меня, будто я рогат, как барон.

— Ваш мальчик сам сказал мне, что эту игрушечку ему купила маменька.

— Вернемся к зонтику. Может быть, вы решили избавиться от него, чтобы я впоследствии не связал его с вами, а вас — со смертью Якова Семеновича?

— Но я выбросила его еще в воскресенье! Сразу после нашей с Яковом прогулки в лесу.

— Значит, вы уже знали, что в ту ночь он должен умереть?

Она прижала руки к груди.

— Клянусь всем святым, я ни о чем не знала!

— А что у вас есть святого, баронесса! Да и у вашего супруга тоже. Если он посылал вас к другим мужчинам, которых вы не любили, и вы шли ради денег, то из тех же соображений вы вполне могли убить мужчину, которого любили. По приказу барона, разумеется.

— На что ему приказывать? Он не догадывался о наших отношениях.

— У них могли быть свои счеты, денежные, например.

— Уверяю вас, я тут ни при чем. Барон тем более.

— Но почему он так упорно старался убедить меня в том, будто Яков Семенович покончил с собой?

— Ну, это просто. Во-первых, Панчулидзев просил сделать все возможное, чтобы в ходе расследования не всплыло его имя. Князь очень дорожит своей репутацией, у него много врагов. Во-вторых, мой муж опасался, что Панчулидзев, если вы станете с ним говорить, назовет мое имя. Тогда вы могли бы шантажировать барона, угрожая обо всем рассказать соседям.

— Черт-те что все вы обо мне думаете! — разозлился Иван Дмитриевич.

— Я могу идти? — спросила баронесса.

— Сначала скажите, что означает надпись на вашем медальоне.

— Не надо, господин Путилин! — взмолилась она. — Вы и так уже знаете про меня слишком много. Оставьте мне хотя бы эту тайну! Ей-Богу, вам она ни к чему. Хотите, на колени перед вами встану?

— Вы уж сегодня ночью вставали, хватит с меня!

— Я ведь и вправду любила Якова, мне тяжело говорить.

Ивану Дмитриевичу стало жаль ее. В конце концов, можно узнать и у другого человека. Некоторое время жалость боролась в нем с нетерпением — и одолела.

— Что ж, — сказал он, — будь по-вашему.

У жены были заплаканные глаза и довольный вид. Это свидетельствовало, что она успешно исполнила свою миссию. Надо думать, слова нашлись подходящие, и они с Шарлоттой Генриховной обе дали волю слезам.

— Где ты бродишь? — строго спросила жена.

Она больше не чувствовала себя здесь одинокой, никому не нужной и не интересной. Теперь она была при деле: по личной просьбе вдовы собирала заблудших гостей к поминальному столу. Поручение, видимо, казалось ей очень ответственным. Лицо у нее было серьезное, как у гимназистки первого класса, которой учитель доверил перед уроком вытереть доску.

— Шляешься где-то, совести у тебя нет, — сказала жена. — Вдова ждет, неловко. Иди садись, а я еще пройду по комнатам.

Когда Иван Дмитриевич вошел в столовую, гости только начинали рассаживаться. Он пристроился поближе к двери, возле Гнеточкиных. Кроме соседей и семьи Куколева-старшего, здесь были приказчики из куколевской конторы, сестра Шарлотты Генриховны с мужем, какие-то старички и старушки, трое приятелей покойного — все, как шепнула Нина Александровна, холостяки. Гречневая кутья мрачно серела на блюде. Рядом с вдовой стоял пустой стул, на столе — рюмка, тарелка, прибор для Якова Семеновича.

Гнеточкин ерзал на стуле, пытаясь заглянуть себе через плечо.

— Проверяю, — объяснил он, — есть ли тень. На поминках, у кого тени не будет, сам скоро помрет.

Тень была,

— Вот и ладно, — успокоился Гнеточкин. — А то еще гроб не по мерке сколотили, я вам говорил.

Иван Дмитриевич незаметно показал ему вынутый из кармана жетончик.

— Вещица вам знакома?

Гнеточкин даже не поглядел как следует, сразу заявил, что нет. Нет, и все дела. Никаких вопросов, хотя всякий на его месте поинтересовался бы, откуда, почему, какое к нему имеет отношение.

— Расползлись, как тараканы, — сказала жена, деловито присаживаясь рядом. — Прямо хоть в барабан бей, а то не соберешь.

— Устала? — посочувствовал Иван Дмитриевич.

Она уверенно, как свой человек в доме, стала накладывать ему кутью на тарелку.

Гнеточкины о чем-то взволнованно шептались. Иван Дмитриевич прислушался. Речь шла о том, что уже поздно, а утром с Джончиком гуляли рано, и нужно сказать Дарье, чтобы вывела его: ей все нужно говорить, сама ни в жизнь не догадается.