Мысль об этом явилась ночью, когда Иван Дмитриевич увидел свет в чердачном окне и понял, почему баронесса сошла к нему на площадку сверху со свечою в руке; она проделала тот же путь, что и Зеленский за несколько часов до нее. По улице, видимо, идти побоялась, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь из соседей. Но не нацарапай Ванечка гвоздем на своей штучке, догадка так бы и осталась без применения. Кроме Зеленского, который в тот день побывал в детской, украсть жетончик было некому. Не считая, разумеется, жены, но с нее Иван Дмитриевич давно снял подозрения.
Вилка звенела все громче, он взял ее у Зеленского и положил на скатерть.
— Вы ходили по краю пропасти, Сергей Богданович, и дьявол нашептывал вам: прыгай, прыгай, не разобьешься. Наконец вы прыгнули. И что теперь? Впрочем, вы с самого начала пытались обмануть меня. Каллисто, Ликаон… Скажи мне кто-то другой, я бы лишь посмеялся, но у вас все выглядело вполне правдоподобно. Я чуть было не попался. Но хорошего помаленьку, вы явно перестарались. Не стоило пугать меня сорока девятью братцами, тут вы дали маху… Вам, кстати, известно, что Марфа Никитична жива?
— Я его не убивал, — тихо сказал Зеленский.
— Знаю. Но вы знаете имя убийцы, а я — нет, — соврал Иван Дмитриевич.
— Думаете, я вам скажу? Никогда! Можете засадить меня в крепость, бить кнутом, сослать в Сибирь, ее имени я вам не назову.
— Вот вы и проговорились, — улыбнулся Иван Дмитриевич, — Выходит, убийца — женщина?
Зеленский растерялся, но тут же ответил спокойно и твердо:
— Что ж, тем понятнее будут причины моего упрямства… Я люблю эту женщину.
— А она вас?
— Тоже. Но не надейтесь что-нибудь разнюхать. В целом свете ни одна душа не знает о нашей любви.
— Эта женщина… Случаем, Якова Семеновича она не любила?
— Раньше — да, любила. Потом возненавидела. Это извращенный, мерзкий человек, и он заслужил свою участь. Вы ведь, наверное, так и не знаете, что означает надпись на этом чудовищном жетоне.
— А вы знаете?
— К несчастью.
— И можете мне объяснить?
— Давайте выйдем из-за стола, — предложил Зеленский.
В гостиной он подошел к окну, растворил его и с наслаждением вдохнул влажный вечерний воздух. Начинало темнеть, дул ветер. Занавеска вздулась горбом, зашелестела, струясь по подоконнику.
— Замечали, — спросил Зеленский, — как странно и глубоко действует на нас шум ночного ветра? В нем есть обещание.
— Обещание чего?
— Всего, о чем мечтаешь в юности. В родительском доме окно моей комнаты выходило в сад, вечерами я сидел за книгой, и всякий раз, едва порыв ветра касался листвы, сердце у меня сжималось предчувствием счастья. Всю жизнь я считал себя обманутым, но, представьте себе, сбылось. Оказывается, тот ветер обещал мне позднюю любовь.
— К вашей ровеснице? — напомнил Иван Дмитриевич.
— Теперь те же чувства пробуждает у меня дыхание любимой женщины, когда она засыпает на моем плече и дышит мне в ухо.
— И когда в «Аркадии» вы заснули под этот блаженный шум, а потом проснулись, то с удивлением обнаружили, что вашей возлюбленной рядом нет. Не так ли? Вам, само собой, в голову не могло прийти, что она в одну ночь назначила свидание двоим. Причем в одном и том же месте.
Зеленский смотрел в окно и не отвечал.
— Вы бросились в коридор и вдруг увидели ее выходящей из соседнего номера. Что было дальше, могу лишь догадываться. Может быть, вы потребовали объяснений и получили их тогда же. Но не исключено, что вы все поняли только на следующий день, уже после того, как услышали о смерти Якова Семеновича. И, надо думать, вы нашли случай потолковать с вашей подругой, и она сказала, для чего ей понадобилось подбросить покойному этот жетончик.
— Она вернула ему его же подарок, вот и все, — не поворачиваясь, ответил Зеленский, — Если бы Куколев не сделал ей этого подарка, он бы остался жив.
— Что-то я не улавливаю связи, — признался Иван Дмитриевич.
— Когда-то она любила его, а он ее унизил, надругался над ней. Она поняла это, когда полюбила меня, и решила отомстить, чтобы почувствовать себя достойной нашей любви. Она сама мне рассказала той ночью, и я верю ей.
— Боюсь, мне придется поколебать вашу уверенность.
— Других причин убивать его у нее не было.
— Значит, из-за жетончика? — уточнил Иван Дмитриевич.
— Из-за нашей любви. То, что она сделала, ужасно, я даже не знаю, смогу ли теперь любить ее, как прежде, но понять… Понять могу. Она должна была очиститься передо мной.
Читать дальше