Йен Пирс - Перст указующий

Я сидел у маленького очага в холодной комнате, вновь охваченный отчаянием и ощущением неизбывного одиночества, от которых совсем недавно словно бы избавился. Ужли мои новые знакомства оборвались столь скоро? В Италии, бесспорно, никакая дружба не выдержала бы подобного поведения, и при обычных обстоятельствах мы уже сейчас готовились бы к поединку. Ничего подобного я предпринимать не собирался однако взвесил было, стоит ли мне задерживаться в Оксфорде, поскольку отношение ко мне Бойля также могло претерпеть изменения, и я вновь остался бы совсем без друзей. Но куда мог я уехать? Возвращаться в Лондон не имело смысла, хотя еще менее – оставаться тут. Я все еще был в колебаниях, когда по лестнице прозвучали шаги и громкий стук в дверь отвлек меня от моих унылых мыслей.

Это был Лоуэр. Он вошел решительным шагом с торжественно-серьезным выражением лица и поставил на стол две бутылки. Я смотрел на него холодно и настороженно, ожидая нового града поношений, и ждал, чтобы он заговорил первым.

Но он театрально рухнул на колени и умоляюще сложил ладони.

– Сударь, – сказал он с торжественностью более чем театральной, – как могу я испросить у вас прощения? Я вел себя словно лавочник, и даже хуже. Я вел себя негостеприимно, злобно, несправедливо и плебейски грубо. Приношу вам мои смиреннейшие извинения, стоя, как вы видите, на коленях, и молю о прощении, которого не заслуживаю.

Я был не менее ошеломлен этим его поведением, чем прежним, и не знал, как ответить на раскаяние, которое было столь же чрезмерным, как и его ярость, час назад.

– Вы не в силах простить, – продолжал он с бурным вздохом, так как я молчал. – Не могу вас за это винить. Итак, выбора не остается. Я обязан убить себя. Прошу, передайте моей семье, что надпись на моей могильной плите должна гласить: «Ричард Лоуэр, врач и негодяй».

Тут я расхохотался, настолько нелепым было его поведение, и, увидев, что я сдался, он ухмыльнулся мне в ответ.

– Нет, правда, я чрезвычайно сожалею, – сказал он почти обычным тоном. – Не знаю почему, но меня иногда охватывает такой гнев, что я не могу совладать с собой. А мое разочарование из-за этих трупов было таким жгучим… Если бы вы могли вообразить мои муки! Вы принимаете мои извинения? Вы будете пить из той же бутылки, что и я? Я не стану ни спать, ни бриться, пока вы не примете их, а вы же не хотите быть повинным в том, что я буду мести пол бородой?

Я покачал головой.

– Лоуэр, я вас не понимаю, – сказал я откровенно. – Как и никого из ваших соотечественников. А потому я буду думать, что таковы нравы вашей нации, что я сам виноват, если не понимал этого. И выпью с вами.

– Благодарение Небу, – сказал он. – Я уж думал, что по глупости лишился друга. Вы сама доброта, если позволяете мне сохранить вашу дружбу.

– Но, прошу вас, объясните, чем я вас так рассердил?

Он помахал рукой.

– Ничем. Я неверно истолковал… и я был расстроен, что потерял Престкотта. Не так давно у меня произошла бурная ссора из-за астрологического предсказания. Колледж врачей свято в них верует, и один человек угрожал воспрепятствовать мне практиковать в Лондоне, потому что я на людях выражаю презрение к астрологии и отстаиваю новое лечение минералами. Все та же битва между новыми знаниями и мертвящей рукой прежних. Столкновение это свежо у меня в памяти. И я не вынес, услышав, как вы, именно вы, становитесь на их сторону. Столь высоко я вас ценю. Непростительно, я знаю.

Он обладал талантом превращать оскорбление в похвалу, против которого у меня не было оружия. Мы, венецианцы, славимся изысканностью как нашей учтивости, так и наших оскорблений, но границы определены весьма точно, и даже самые неясные слова невозможно истолковать превратно. Лоуэр, и вообще англичане, обладают непредсказуемостью почти варварской; их гений так же не знает узды, как и их манеры, и их равно можно считать и великими, и умалишенными. Сомневаюсь, что иностранцы когда-либо поймут их или будут искренне им доверять. Но извинение – это извинение, и у меня редко его испрашивали столь изящно. Я пожал ему руку, мы обменялись торжественными поклонами и выпили за здоровье друг друга, тем самым завершив ссору по всем правилам.

– Почему вам так настоятельно и так неотложно требуется Престкотт?

– Мои мозги, Кола, мои мозги! – ответил он с громким стоном. – Я препарировал и зарисовал столько, сколько сумел раздобыть, и мог бы скоро завершить исследование. Я отдал ему годы, и оно принесет мне славу, когда будет завершено. А уж особенно спинной мозг. Просто завораживает. Но я не сумею завершить, если не получу еще. А если не завершу, то не смогу опубликовать мой труд. А мне известно, что один француз занимается более или менее тем же самым. Я не потерплю, чтобы меня побил какой-то юркий папист… – Он умолк, спохватившись, что снова оговорился. – Мои извинения, сударь. Но от этого столько зависит, и сердце просто разрывается, когда наталкиваешься на такие глупые помехи.