Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля

— Милорд, теперь, когда путь свободен, я обязан вернуться в мое аббатство. Здесь в конюшне моя лошадь. Конюхи могут подтвердить мое право, хотя мне ее дали на время. Она из конюшен Шрусберийского замка. Могу ли я уехать?

— Разумеется, — ответил Фицгилберт, — езжай свободно, брат, и Бог тебе в помощь.

Получив разрешение, Кадфаэль в последний раз посетил замковую часовню. Он проделал долгий путь оттуда, куда так стремился вернуться, а теперь даже не был уверен, доживет ли до возвращения. Никому не дано знать, когда его призовет Всевышний. Но даже если он доберется туда живым, его могут и не принять. Нить, связывавшая его с обителью, порвалась, и ее трудно будет соединить снова.

С покорностью и смирением обратился Кадфаэль к Господу, а помолившись, еще долго стоял на коленях с закрытыми глазами, припоминая все случившееся за это время — и хорошее, и дурное. Благодарностью и радостью преисполнилось его сердце, когда он вспомнил сына, представшего перед ним в обличье деревенского парня. Сына, сидевшего в повозке мельника, держа на коленях голову своего врага или все же друга, ибо эти двое не были врагами. Они на славу постарались, чтобы стать ими, сделали для этого все возможное, но все же ими не были. Чудно, но над такими вопросами лучше и не ломать голову — все равно не найдешь ответа.

Он уже поднимался с чуть затекших от долгого стояния на твердом прохладном камне колен, когда на пороге послышались легкие шаги и дверь приоткрылась чуточку пошире. Присутствие в замке женщин уже сказалось на обстановке часовни — в ней появился вышитый алтарный покров и молитвенная скамеечка с зеленой подушкой, предназначенная для самой императрицы. На пороге появилась камеристка, державшая в каждой руке по тяжелому серебряному подсвечнику. Она направилась было к алтарю, но тут заметила монаха, слегка склонила голову и улыбнулась. Косы ее были убраны под тонкую поблескивающую сеточку, такую же серебристую, как и сами волосы.

— Доброе утро, брат, — промолвила Джоветта де Монтроз и двинулась было дальше, но вновь задержалась и посмотрела на монаха более пристально. — Кажется, брат, я уже встречала тебя. Ты был на встрече в Ковентри, верно?

— Истинно так, — ответил Кадфаэль.

— Я помню, — промолвила она со вздохом. — Жаль, что из этого ничего не вышло. Но у тебя, наверное, было какое-то важное дело, связанное с этим советом, иначе как бы тебя занесло в такую даль. Я слышала, что ты вроде бы из Шрусберийского аббатства.

— Можно сказать и так, — ответил Кадфаэль, — в каком-то смысле да, было.

— И ты преуспел? — Она подошла к алтарю, водрузила подсвечники по обе стороны и наклонилась, ища в шкатулке свечи и лучину, чтобы зажечь их от маленькой лампады, которая постоянно горела перед распятием.

— Отчасти, — сказал монах. — Отчасти я преуспел.

— Только отчасти?

— Осталось одно дело, в котором я так и не разобрался, хотя теперь это уже не так важно. Ты помнишь молодого человека, которого там, в Ковентри, обвинили в убийстве?

Он подошел к ней поближе, и женщина обратила к нему ясное бледное лицо с большими и яркими, небесной голубизны глазами.

— Да, помню. Теперь с него снято всякое подозрение. Я видела его, когда он приехал в Глостер, и он рассказал, что сам Филипп Фицроберт отпустил его, сочтя невиновным. Я была рада это слышать. Я-то думала, что все кончилось, еще когда государыня благополучно увезла его из Ковентри, и только в Глостере узнала, что Филипп захватил его на дороге. А потом он явился, поднял тревогу, и мы выступили против Фицроберта… Я знала, — добавила она, помолчав, — что вины на этом юноше нет.

Она вставила свечи в подсвечники и, чуть наклонив голову, слегка отступила. Серная лучина горела, потрескивая и шипя, отбрасывая яркий свет на ее левую руку, тонкую, с синеватыми прожилками. Она осторожно зажгла свечи и смотрела, как они разгораются, по-прежнему держа в руке лучину. На среднем пальце Джоветты было надето кольцо, точнее перстень с гравировкой на отшлифованном камне. Маленький черный гагат словно вбирал в себя свет, благодаря чему гравированный рисунок был виден во всех деталях. Крохотная саламандра в окружении язычков пламени смотрела в противоположную сторону, но тот, кто видел печать, не мог не узнать это изображение.

Кадфаэль не промолвил ни слова. Джоветта стояла спокойно, не делая попытки убрать руку от света, подчеркивавшего каждую деталь рисунка на перстне. Затем она повернулась к монаху, проследила за его взором и снова взглянула ему в лицо.