Вадим Волобуев - Агент его Величества

Штейн и Чихрадзе выехали на следующий день после прибытия эскадры в Сан-Франциско. Переодевшись в гражданское платье и дав телеграмму в Нью-Йорк, они сели в вагон третьего класса Сакраментской железной дороги и направились в Фолсом, лежавший в тридцати милях к северо-востоку от побережья. Компанию им составляли главным образом военные и фермеры, несколько клерков и золотодобытчиков. Времена были неспокойные, кругом шныряли отряды южан, поэтому все были вооружены.

– Чёрт знает что, – ворчал Штейн. – Совершенно не представляю себе, как мы будем добираться до Нью-Йорка. Мне сказали на вокзале, что ближайшая железная дорога начинается в Иллинойсе, а это добрых полторы тысячи миль отсюда… Ты представляешь, что нас ждёт? – говорил он Чихрадзе. – Горы Сьерра-Невада, безводные пустыни, солёные озёра и тучи индейцев. Даже если каким-то чудом мы не погибнем от жажды или вражеской пули, нам ещё предстоит пересечь целую дюжину штатов, пребывающих в состоянии междоусобной войны. Кто-то, возможно, найдёт это увлекательным, а по мне всё это одна большая авантюра. Не понимаю, о чём думал Попов, отправляя нас в столь безнадёжное предприятие…

– Чего бояться? – улыбнулся Чихрадзе. – Бог не выдаст – свинья не съест.

– Твоя беззаботность удивительна.

Черноглазый грузин весело посмотрел на него и ничего не ответил.

– Утопия, просто утопия, – бормотал Штейн. – Что, если мы попадём в плен? Никто не станет выяснять, кто мы такие – просто вздёрнут на виселице, и вся недолга. Следи за деньгами, – вдруг заволновался он. – Не хватало ещё остаться без гроша в этих диких местах.

Чихрадзе провёл рукой по левой стороне сюртука и одобряюще похлопал Штейна по плечу. Лейтенант затравленно повёл глазами.

– Пропадём, видит бог – пропадём…

– Зачем ты так волнуешься? – удивился гардемарин.

– А ты не волнуешься?

– Нет.

– Восточный флегматизм, – криво усмехнулся Штейн.

Чихрадзе ещё раз пожал плечами.

Поезд долго огибал залив Сан-Франциско, густо обставленный католическими миссиями, ранчо и посёлками рыбаков, затем въехал в плодородную долину. Потянулись бесконечные луга с россыпями жёлтых, красных и белых цветов; на лугах паслись лошади и коровы; ковбои с ружьями у сёдел и мексиканцы в просторных рубахах, сидя на конях, провожали глазами поезд. Тут и там торчали полуразрушенные чёрные скалы, их сменяли ровные ряды виноградных и апельсиновых посадок, за которыми виднелись деревянные крыши особняков и кресты на остроконечных куполах церквей. Деревья здесь были редки, лишь иногда попадались стройные кипарисы да раскидистые орешники. То и дело мелькали живописные озерца, полные уток и прочих водоплавающих птиц.

– Странно, что нет индейцев, – разочарованно заметил Штейн. – Я мечтал взглянуть на этих детей прерий. – Он покосился на Чихрадзе. – Красивый вид, не правда ли? Деревьев вот только маловато… – Он, кажется, слегка унял волнение и теперь мог насладиться путешествием.

– И гор нет, – вставил гардемарин. – Без гор какой вид?

– Будут тебе горы, – усмехнулся лейтенант. – И горы, и пустыни, и полноводные реки. – Он вздохнул и добавил, глядя, как стая уток поднимается с озера. – У нас в Курской губернии сейчас самый сезон. Отец бекасов бьёт. Они у нас крупные, жирные, пальчики оближешь! А ещё фазаны есть, тетерева, рябчики… Бывает, и лось забредает. Мы с отцом всегда, чуть осень, берём ружья и в лес. Удовольствие несказанное! Вообрази – молчаливая чаща, деревья обнесло первой желтизной, под ногами шелестит сухой лист, морозца ещё нет, но уже слегка похолодало, пахнет сырой травой и мхом. Птица собирается в стаи, слышен стук дятла и быстрое порхание птичьих крыльев. Соловьи перелетают с ветки на ветку. Ты идёшь в больших сапогах, ноги слегка проваливаются в мягкую землю, впереди крутится Черныш – это наша гончая – поводит носом, дрожит всем телом, чувствует добычу. Рядом тихое болотце, окружено поникшими ивами и дубками, и кого там только нет! Хрустнешь неосторожно веткой, и ввысь взмывают тучи птиц. Можно бить, не целясь. Но ведь ты – охотник, тебя привлекает азарт. И вот ты неслышно раздвигаешь кусты, взводишь курок, выбираешь добычу – и бац! Один выстрел – и кругом начинается свистопляска. Тучи птиц срываются с застоялой тины. Ты стреляешь ещё и ещё, Черныш мчится вперёд, несётся сквозь заросли камыша и осоки, затем плюхается в воду – ты слышишь этот всплеск – и скоро приносит тебе подстреленного кроншнепа. Ты треплешь его за ухом, а он трётся о твой сапог, довольный, что нашёл добычу. Затем ещё долго бегает вокруг болота, вынюхивая подстреленную дичь, после чего мы возвращаемся домой, предвкушая пиршество и гостей. Как это, право, восхитительно! – Он опять посмотрел на товарища. Тот сохранял молчание, неотрывно глядя в окно. Вид его не выражал никаких эмоций. – Отец мечтает увидеть меня в адмиральских эполетах, – пробормотал Штейн, слегка обескураженный невозмутимостью спутника. – Он не говорил об этом, но я знаю. Если бы не он, я бы не пошёл во флот. Ему хотелось видеть сына морским волком – первым в нашей сухопутной губернии… – Лейтенант усмехнулся. – У него есть связи в морском министерстве, троюродный брат на хорошем счету у Краббе. Но не в этом суть. Он у меня либерал, почитатель великого князя Константина Николаевича. После февральского указа освободил всех крестьян без выкупных, сдал землю и устроился жить на казённое пособие. Все соседи потешались, мать тоже была против, но отца разве остановишь? Решил – как отрезал. Когда я выпустился из училища, то хотел отчислять родителям кое-что из жалованья. Немного, но тоже деньги! Отец не взял. Гордый! Никогда ни от кого не зависел, и теперь не будет. Вот так! Я, конечно, тайком передаю кое-что матери, но всё равно сердце болит. Как-то они там? – Штейн вздохнул и отвернулся к окну. Помедлив, спросил Чихрадзе. – А тебя каким ветром занесло на флот?