Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

Березовский зазвал Люсина пообедать в Дом литераторов. Они приехали довольно рано и сумели захватить столик на летней веранде. Под полосатым тентом, сквозь который просвечивали листья, было свежо и приятно. Дикий виноград декорировал сумрачную кирпичную стену, за которой находился посольский сад. Оттуда изредка доносились короткие выкрики и глухие удары теннисных ракеток.

Опытный Березовский подвинул столик в самый угол и оттащил подальше лишнее креслице из голубого пластика и дюралевых трубок. Теперь желающему подсесть к ним пришлось бы прийти вместе со стулом, а это, как известно, довольно затруднительно. Операция была проведена быстро и своевременно. Ресторан заполнялся с катастрофической быстротой.

Они заказали салаты из редиса и помидоров, окрошку и фирменную вырезку с грибами. Густая, замороженная сметана сама ложилась на тоненький, влажный от свежести ломтик ржаного хлеба. Ели быстро и молча, можно сказать – уплетали молниеносно. И немудрено. Вчера вечером за деловой и важной беседой они немножко «перебрали». Легли в третьем часу – Люсин остался ночевать, а утром в рот ничего не лезло, разве что горячий чай, крепкий и без сахара.

Когда немолодая, но очень милая официантка принесла окрошку, острый приступ голода уже малость поутих.

– Может, холодного пивка взять? – не очень уверенно, как бы прислушиваясь к себе, предложил Березовский.

– Хватит. Хорошенького понемножку. – Люсин тронул ложкой темный айсберг льда посреди зеленой, как лесное озеро, тарелки. – Мне еще работать надо. К вечеру должны быть готовы анализы.

– Да? – вяло удивился Березовский и тоже взялся за ложку. Запотевший мельхиор приятно позвякивал о лед. – Отменнейшая окрошка, старик! Очень-очень пользительно… Что скажешь?

– Не нахожу слов! В самый раз. Особенно в такую жару… А здесь, вообще, хорошо, прохладно.

И тут словно какая завеса спала с него. Он увидел в голубом небе резкие очертания веток и каждую жилку на пронизанных солнцем листьях, услышал оглушительное щебетание, без которого не может быть настоящей тишины. Воробьи перепрыгивали с ветки на ветку, с дерзостью штурмовых самолетов хватали со столиков хлебные крошки.

– А здорово мы вчера с тобой… – то ли укоризненно, то ли, напротив, одобрительно заметил Люсин. Ему было хорошо и покойно, чуточку даже клонило ко сну.

Студеная окрошка оказала свое целительное действие и на Березовского.

– Пожалуй, и впрямь пива не надо. – Он удовлетворенно вздохнул и вытер губы бумажной салфеточкой. – А все же мы с тобой и поработали неплохо. Кое-что ведь проясняется. Согласись…

– Нет, еще не проясняется, но уже брезжит. И это можно считать колоссальным успехом.

– Вот именно, старик! Мы теперь идем друг другу навстречу, как строители Симплонского туннеля.

– Ми, канешна, нэ знаем, что такой Симплонский туннель, – дурашливо выпятил губы Люсин. – Но твоя история явно начинает проявлять благосклонность. Она идет на сближение… Да, повтори, пожалуйста, что ты говорил вчера насчет мальтийских рыцарей?

– А мне казалось, что ты все так хорошо понял… – удивился Березовский.

– Может, я и понял тогда, но теперь все подчистую забыл. Ты вроде говорил, будто что-то такое напутал?

– Напутал, голуба. – Березовский изобразил глубочайшее раскаяние. – Прости мя, грешного. Напутал… Помнишь, когда мы расшифровали стихотворение, я сказал тебе, что гроссмейстером Мальтийского ордена был Александр?

– Ну конечно. Мы потом даже запрос в Эрмитаж дали.

– Так вот… – Березовский уронил голову на грудь. – Ничего такого не было. И запрос наш безграмотный.

– Что?! – Люсин так резко подался вперед, что звякнули тарелки. – Ты это серьезно?

Березовский только глаза прикрыл и тяжело вздохнул.

– Выходит, что и жезл мальтийский…

– Нет, нет, нет! – Березовский задрал подбородок и нацелил на обескураженного Люсина указующий перст. – Все остается в силе! – И вдруг пояснил, засмеявшись: – Просто я кое-что перепутал. Но ты не волнуйся, наша схема от этого не пострадает.

– Рассказывай, – буркнул Люсин, не выносивший подобных сюрпризов.

Он готов был терпеливо строить, сотни раз переделывать и совершенствовать конструкцию, доводить ее до блеска. Но если возведенное сооружение вдруг обрушивалось… Нет, даже думать о таком он не мог спокойно. Начинал волноваться, беспокоиться, с трудом сдерживал раздражение. Поэтому и любил он больше работать в одиночку, инстинктивно избегая поручать другим важные участки. Этим он существенно ограничивал приток информации и замедлял ход дела, зато и вероятность неприятных неожиданностей становилась меньше. Но работать один он, естественно, долго не мог, и приходилось балансировать между двумя крайностями, о которых нельзя было сказать четко: это вот достоинство, а это – недостаток.