Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

Насколько мне удалось ухватить картину, сейчас был мой черед честной лжи. Ручки моей подружки дрожали. Устало кивнув, Птичка побрела к столу.

– Да, так и есть. Я разнюхивала. Как вы навешали ей оплеух.

– А я навешал?

– Я знала, вы ей вровень, а сейчас сообразила, почему. Я никак не могла въехать, с чего я сразу решила, что вы крутой парень. Но я вас узнала, она мне подсказала. Теперь я вспомнила.

Погрузившись вместе с чашкой в кресло, я оперся о колени и нагнулся к ней.

– Но ты же никогда меня раньше не видела.

– Не вас, – поправила она меня. – Всякий раз, когда там бывала вечеринка, я одевалась как служанка и разносила кроликам выпивку. Мистер Вэ. Он дал мне апельсин, вытащил из кармана. Я бы сообразила быстрее, если бы вы были одного размера.

Я мрачно вздохнул.

– Ну, и как он?

– Высший класс. А вы прямо вылитый он. Братья, да? Это все объясняет.

– Нет, не объясняет. Но для начала сойдет.

Какое-то время мы прислушивались к немцам в соседнем доме. Они не то дрались, не то плясали. Я давал пятьдесят на пятьдесят, судя по равномерному стуку, крикам и, временами, дикому смеху. Но я совершенно не представлял, кто берет верх, потому пил чай и смотрел, как Птичка выводит свое имя – ирландское имя – на белой пыли стола.

– Если бы ты могла мне все объяснить, – мягко спросил ее я, – ты бы объяснила, верно?

Птичка серьезно кивнула. Но не ответила. Только проводила линию за линией, зачеркивая свое имя, пока от него не осталось и следа – только чистое дерево, на котором никогда ничего не писали.

На следующее утро я проснулся с рассветом; невидимый, но зазубренный хлебный нож тупо пилил мою шею. Значит, напился, подумал я, напился прошлым вечером. Наконец-то. Я это заслужил. Горло покрывал ворсистый ковер виски.

И чем я занимался?

Я спустился вниз, окунул голову в тазик с водой, потом вышел на солнце, выплескивая воду на ступени, чтобы прибить пыль, и тут вспомнил. Проигрывал в карты. Птенчику, чья ловкость в объявлении ставок принесла ей четыре к одному не меньше шести раз. Мы с Птичкой играли на щепки, утянутые из очага, и оба самым возмутительным образом блефовали. Правда, под конец я даже вышел в ноль.

Я потянулся и вернулся в дом.

Внезапно я вновь увидел мысленным взором Шелковую Марш, стоящую у стола. Замерла, заметив ночную рубашку. А потом медленно оборачивается, будто притянутая ко мне цепью.

Через пятнадцать минут, уже полностью одетый, я стоял в дверях дома миссис Боэм и быстро просматривал заголовки «Геральд». Похоже, Мэтселл подергал за ниточки, поскольку статья в газете объявляла вчерашнее письмо об ирландских птенчиках-мэб «дьявольской, возмутительной и позорной фантазией». И все равно, мне нельзя терять время.

– Птичка, – негромко позвал я.

Та моргнула на меня влажными глазами с низенькой кроватки. Внизу хлопнула дверь пекарни.

– Тебе нужно пойти со мной, – сказал я. – Выбирайся из своего логова.

Она колебалась. После вчерашнего визита Шелковой Марш я не мог обвинять ее в излишней осторожности.

– Не думаю, – зевнув, заметил я, – что тебе хочется узнать, как мастер вспышек делает сценические фейерверки.

Правда, первым делом нам требовалась подходящая мзда для Хопстилла, раз уж он сам подходил в качестве мзды газетчикам.

Мы с Птичкой прикончили булочки и горячий чай и двинулись на юг, а потом на запад, минут десять пешей ходьбы, пока не дошли до Чемберс-стрит, напротив Сити-Холл-парка, непоколебимой плесени на физиономии Нью-Йорка. Как обычно, август уже сжег деревья по кромке парка, и на нас пахнуло бандой бродячих куриц, разбивших лагерь под их ветвями. Однако на северной стороне Чемберс-стрит, будто пересаженный из другого места, стоял ухоженный каменный дом, прикрытый двумя сверкающими бархатом листьев тополями.

Разумеется, на трех ступенях развалился полицейский. Одет как пожарный – так одевались многие из нас, – значок приколот к красной фланели, во рту незажженная сигара. В общем, полный костюм кролика. Блондин, еще светлее, чем мы с братом. Правда, под мясистой губой красовалась бородка, большая редкость. Его звали Мозес Дейнти, демократ в той же степени, в какой апостол Павел был христианином. Парень из того разряда, который сочтет за честь носить белье моего брата в стирку.