Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

С Бродвея я повернул на восток, на Чамберс-стрит. По левую руку росли элегантные кирпичные фасады – кабинеты законников и прикрытые ставнями приемные докторов. По правую присел Сити-Холл-парк, охватывающий не только мэрию, но и городской архив. В нем все было раскрашено в два цвета – грязный и коричневый. Когда я дошел до конца этой вытоптанной червоточины, я оказался на Сентр-стрит и вновь направился к Гробницам.

Подозрительное это место, где Сентр пересекает Энтони, всего за квартал до Гробниц.

За две недели работы полицейским я совершил семь арестов. И все не дальше плевка от перекрестка Сентр и Энтони. Двое парней из шаек, которые занимались тем, что мой брат и прочие мошенники называли мошенничеством – продавали эмигрантам поддельные сертификаты на акции. Трое мужчин, их я повязал за нахождение в пьяном состоянии и нарушение общественного порядка. Единственной трудностью тут было объяснить им: «Да, закон требует, чтобы ты пошел со мной. Нет, меня не волнует, что это разобьет сердце твоей святой мамаши. Нет, я ничуточки тебя не боюсь. И – да, если понадобится, я потащу тебя в Гробницы за ухо». И, наконец, пара мелких дел о нападении с участием крепкой выпивки, усталых рабочих и шлюх, которым не повезло попасть под горячую руку. На самой Энтони-стрит, с любой стороны за путями конки взгляд встречает дома – угольные мазки, которые нетвердая рука протянула к небу. Очень дешевые дома. И голодные. Людоеды, готовые навсегда поглотить ближайшего эмигранта сломанной лестницей или прогнившим полом. Конечно, до отказа набитые ирландцами. И в то утро, когда я заканчивал свой восьмой круг, а солнце из розового стало желтым, они выкрикнули мое имя.

– Тимоти Уайлд! Мистер Уайлд, неужели это вы?

Я, прикрытый широкополой шляпой, чуть вздрогнул. По краю лба метнулась волна боли.

– Преподобный Андерхилл, – ответил я и направился к нему.

– Это и вправду вы. Простите, но… Я даже не знаю, что и сказать. После того пожара все слова кажутся неуместными.

Преподобный Томас Андерхилл протянул мне руку, живое умное лицо было непривычно бледным. У него те же голубые глаза, что и у Мерси. Но его волосы, скорее каштановые, чем черные, поседели на висках, а лицо над простой одеждой священника стало заметно у же. У миссис Оливии Андерхилл, английской красавицы – она умерла в одну из эпидемий холеры, ухаживала за умирающими чужаками, – были такие же широко расставленные глаза, как у Мерси, и такая же ямочка на подбородке. Преподобный души в ней не чаял. А после ее смерти обратил все свое тепло на прихожан пресвитерианской церкви Пайн-стрит и на Мерси, и я не мог винить его за такой выбор. Он умелый, способный человек, целеустремленный взгляд, выразительные руки. Но что-то его здорово напугало. Он выглядел моложе своего возраста и потерянным в бурной толпе, продолжая одергивать бледно-желтый жилет, хотя тот уже сидел ровно.

– У меня все хорошо, – заявил я со всей непринужденностью; я чувствовал себя актером, который вышел не на ту сцену. – А как…

«Ваша дочь», – сказал бы я раньше, когда сильнее всего желал навсегда сменить ее фамилию.

– Мисс Андерхилл? – закончил я.

Сам не знаю, как я с этим справился. Что-то стянуло мне грудь, по венам скользнул холодный свинец.

– Она в добром здравии. Мистер Уайлд, я искал помощь, когда заметил вас. Не могли бы вы пойти со мной…

Он запнулся, заметив тусклый блеск моей медной звезды.

– Боже мой. Эта эмблема у вас на груди – вы полицейский?

– Если нет, то даже не знаю, кто.

– О, слава Небесам за такую чудесную встречу! Я навещал одного бедняка, который обратился к нам за благотворительной помощью, и когда выходил из дома, услышал, как в соседней квартире кричит младенец. Я несколько раз стучал в дверь, но она была заперта. Тогда я уперся в нее плечом как следует, но…

– Младенцы довольно часто кричат, – заметил я.

Но я еще ни разу со дня смерти жены не видел его настолько напуганным – на висках его выступил холодный пот, – так что я побежал по Энтони-стрит. Потом преподобный опередил меня и повел. Не прошло и десяти секунд, как мы стояли у старого кирпичного дома. Преподобный не остановился у входа, а направился в проулок между этим и соседним зданием.

В доходном доме было четыре этажа, над нашими головами висели десятки бельевых веревок, на которых болтался серпантин тряпья. Белье охранял маленький мальчик с прожаренным на солнце, сморщенным и пустым лицом. Но мы шли к внутреннему зданию. В своем бесконечном желании разместить потенциальных американцев владельцы недвижимости недавно начали возводить жилые здания во внутренних дворах уже существующих кирпичных домов. Обычно за жильем оставляли кусочек пустой земли, ради воздуха, света и прочих излишеств. Но теперь хитрые владельцы ставили позади первого второе здание. До них приходилось добираться через узенькие щели, выходящие на улицу, а их окна выходили на стены и только на стены. Я обогнул обломки тележки и заросшую мхом воронку водосточной трубы. С каждым шагом земля становилась все грязнее. К концу мы на три дюйма ушли в содержимое переполненного уличного отхожего места и неглубокой сточной канавы.