Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

«Переплет под мрамор, красно-голубой, матушка сказала… Эх, если бы у меня среди этого хлама нашлась марморированная бумага, я бы обернул в нее „Хроники“… Главное – сбить Перо с толку и повести разговор так, чтобы заставить его проболтаться».

Жозеф перебрал гравюры на дереве, литографии, географические карты, лубочные картинки. Из марморированной бумаги нашел только коричневую и зеленую и уже собирался отказаться от дальнейших поисков ввиду неподъемности задачи, когда ему в голову пришла мысль заглянуть в сундучок с военными реликвиями.

– Ух ты черт!

Там, под перевязью, побитой молью, лежала тоненькая книжица в переплете, оклеенном марморированной красно-голубой бумагой. Из книжицы выпал обрывок красной бечевки. Пролистав страницы, Жозеф сделал вывод, что это две рукописи, принадлежащие перу двух разных людей. Первая часть была написана на велени, текст – на латыни и французском. Во второй, на тряпичной бумаге, не хватало листка – его вырвали. Дневники? Слово за словом Жозеф принялся разбирать замысловатый почерк:

…Марго Фишон раскрыла волшебную тайну, под покров коей давно пытаюсь проникнуть и я. На случай ежели мне это не удастся, оставляю в распоряжение посвященных, что придут мне на смену, разрозненные знаки, каковые, льщу себя надеждой, позволят завершить поиски, которым посвятил я всю свою жизнь…

Жозеф озадаченно закрыл манускрипт.

– Ну и тарабарщина! Что почерк, что слог… Ребус, что ли, какой-то? Разберусь с этим завтра, потому что сейчас…

Сейчас Жозефу, всегда плохо переносившему алкоголь, чинила препятствия смесь пива, белого вина и кюммеля. Он растянулся на скрипучем канапе и мгновенно погрузился в сон, населенный смутными образами. Сюжет будущего романа-фельетона смутно проступал в болоте из конфитюра, где увязла толстая пожилая женщина, и в каждой руке у нее было по книжке…

Суббота, 15 января

Райская улица, славившаяся магазинами фаянса, фарфора и хрусталя, приютила и другие заведения. Среди них – шляпный бутик Анни Шеванс, завлекавший публику двумя витринами с гроздьями причудливых головных уборов всех цветов радуги. «Шикарная шляпка» – гласила вывеска, на которой ярко-желтые буквы разместились полукругом над, конечно же, шляпкой – розовой и украшенной вишенками.

Бутик был в почете у людей искусства, инженю и шансонеток, совершавших на него набеги в конце недели после разорительных походов по салонам готового платья.

В тесном торговом зальчике клиенток принимали две дамы в летах, они же вели бухгалтерский учет. В конце коридорчика между двумя примерочными, такого маленького, что его можно было бы и не заметить, находился кабинет хозяйки, весьма скромно обставленный: стол, заваленный книгами и журналами, стул и шкаф. Так или иначе, мечта Анни Шеванс, взлелеянная в отрочестве, проведенном в шляпных мастерских, воплотилась: ей хотелось создавать оригинальные и экстравагантные головные уборы, призванные задавать тон, не слишком уступая вульгарному вкусу почтенной публики. Анни годами каждую свободную минутку искала вдохновения, разглядывая старинные гравюры, которые скромный бюджет позволял ей покупать на набережных букинистов. Она восхищалась головными уборами времен Генриха III, Генриха IV, Людовика XIII. Изучала костюмы на полотнах великих мастеров – от Рубенса до мадам Виже-Лебрен [79] Мари Элизабет Луиза Виже-Лебрен (1755–1842) – французская портретистка. – Примеч. пер. , – знала все картины Лоуренса и Гейнсборо. Современные художники ее мало интересовали, и в самых удачных и смелых творениях завоевавшей некоторую славу модистки прослеживался некий налет старины.

Анни была единственной дочерью надомной вышивальщицы, овдовевшей в двадцать два года и воспитавшей дочь в одиночку. «Ты станешь настоящей леди, клянусь тебе!» – повторяла мать, мечтая о том, чтобы девочка получила все то, чего не добилась она сама. С ее точки зрения, самой завидной была судьба модистки. Эти труженицы иглы, принадлежащие к мелкобуржуазным кругам, считались аристократией среди швей и портних, отличались светскими манерами и более высоким уровнем образования. И Анни Шеванс соответствовала. Она росла старательной, послушной девочкой, помогала матери и в юности тоже проявляла удивительное благоразумие – никаких танцулек по субботам, никаких мужчин. Никогда не выходила на улицу простоволосой, не разгуливала под ручку с окрестными шалопаями, а на ее безупречно чистой юбке нельзя было найти ни единой приставшей ниточки.