На месте боя было найдено пятьдесят шесть убитых и раненых колчаковцев. Тщательный и пристрастный допрос пленных, проведенный в штабе полка, не дал никаких результатов по причине крайней враждебности контрреволюционного элемента.
Решением Военно-Революционного Комитета пленные, не принявшие Советскую власть, которая есть счастье для всего трудового народа, были расстреляны.
Наши потери составили двадцать восемь человек убитыми и тридцать два человека ранеными. Вечная слава павшим за Мировую Революцию красным героям!
Комиссар Отдельного революционного пехотного полка
имени товарища Максимильяна Робеспьера
Иван Макуха.
… июля 1920 года»
Натужно скрипнув, приподнялась крышка темного от времени огромного сундука с позеленевшей медной оковкой. Стоящий рядом со мной одноногий бородатый мужчина в неопределенного цвета долгополом камзоле и потрепанной треуголке одобрительно мотнул головой — сверкнула массивная золотая серьга в ухе — и довольно осклабился. Я зачерпнул из сундука обеими руками — и потекли меж дрожащих пальцев желтые кружочки монет, искрящиеся в пламени смоляного факела прозрачные камушки, нитки вбиравшего свет жемчуга… На широченном, как галерное весло, плече моего спутника оживленно завозился, хрипло каркая, огромный пестрый попугай. Монетки с мелодичным звоном нескончаемым ручьем проливались обратно в темное чрево древнего сундука. Звон становился все громче, громче…
Я проснулся.
Будильник трезвонил весело и нагло, словно радуясь полнейшей своей безнаказанности — накануне, перед тем как рухнуть в постель, я специально отставил его пластиковое цилиндрическое тельце подальше от себя, чтобы утром не прихлопнуть рефлекторным жестом дребезжащую кнопочку и не провалиться обратно в сладкий рассветный сон. Будильнику было, конечно же, совершенно безразлично и то, что вчера (а вернее — уже сегодня) я добрался до кровати в четвертом часу ночи, и то, что он своим назойливым треньканьем только что лишил своего хозяина счастливо обретенного пиратского клада, пусть даже и вполне виртуального…
Полетело на пол решительно сброшенное одеяло, но на этом вся моя решительность и закончилась. Я с превеликим трудом придал телу вертикальное положение, опустив моментально покрывшиеся «гусиной кожей» ноги на холодный линолеум, и некоторое время еще посидел так, не открывая слипшихся глаз и слегка покачиваясь корпусом, как мусульманин на молитве. Просыпаться не хотелось категорически. Для того, чтобы одурманенный сном организм смог заставить себя открыть глаза, ему надо было срочно вспомнить что-нибудь важное, что-то такое, ради чего действительно стоило претерпеть сие истязание… «Интересно, — подумал я отстраненно, — а в богатом арсенале господина Торквемады имелась пытка ранним вставанием после третьей… или уже четвертой?… полубессонной ночи? Впрочем, это вряд ли, он был человеком простым: ломик там, или клещи, или еще какая железка…»
Проснуться, однако, все же пришлось — пакостное сознание поднапряглось и одарило меня печальным воспоминанием о том, что послезавтра архив закрывается на месячные каникулы, и если оставшиеся два дня я не проведу в его огромном полутемном зале, по уши зарывшись в пыльные папки «Дел», то о защите кандидатской этим летом в очередной раз можно будет накрепко забыть. И тогда я не получу высокое звание «старшего научного сотрудника» и, соответственно, не смогу претендовать на повышение. Конкуренция, знаете ли, не только среди олигархов всяческих буйным цветом цветет, но и среди нас, простых нищеватых бюджетников. И грызня при этом зачастую стоит такая, что жуть и оторопь берет: визги, крики, стукачество, подсиживания, жрут один другого с радостным чавканьем, только брызги в стороны летят, да капает кровь с кривых клыков. Куда там олигархам и прочим претендентам на трон…
Кстати о нищете: прибавку к зарплате я тоже не получу… Жалкую прибавку к жалкой зарплате, — мерзко хихикая, услужливо подсказал внутренний голос, с давних пор игравший в моей однообразной жизни нечто вроде роли адвоката Дьявола. Или Бога — по ситуации.
Крыть было нечем. Я досадливо поморщился, как обычно морщатся люди, услышавшие давно известную, но не ставшую от этого более приятной, правду. О себе… Ну не получу, что с того — мир же от этого с ног на уши не перевернется? — вступил я с самим собой в совершенно безнадежный, как мне уже неоднократно доводилось убеждаться, диалог… Ну и аргумент, — пристыдил меня сидящий внутри оппонент, — пятый «Б», вторая четверть, ей-богу! Не перевернется, конечно, только миру, понимаешь, и есть дел, что ради тебя, дурака такого, на голову становиться. А вот Катюша тебя всенепременнейше бросит… О, пардон, уже бросила!..
Читать дальше