Тобиас Хилл - Любовь к камням

Записки для себя не нахожу. Начинаю искать усерднее, вынимаю содержимое шкафов и выдвижных ящиков, поднимая неуместный шум в пустом доме. Трудно заставить себя остановиться, сдержать панику. На кухонном столе стоит чашка Ирэн, голубой пластик с зелеными дельфинами. Представляю себе лицо девочки, старающейся не плакать. Ее глаза словно смотрят на меня.

Рисовое вино там, где я его поставила. Наполняю чашку и выхожу с ней на крыльцо. Стульев нет. Сажусь, прислонясь спиной к шелушащейся стене. Не слышно шума лодки или генератора. Лишь грохочут гигантские шаги Тихого океана, не идущего никуда.

Говорю себе: он не оставил записки, чтобы они не нашли ее. Не оставил письма, так как не знал, что сказать на прощание. Не оставил ничего, потому что я чужая женщина в доме. Он больше не позволит себе любить меня.

Думаю о его голосе. О руках, их изгибах, их сдержанности и силе. Как в каллиграфии. Закрываю глаза, чтобы думать о них, а когда открываю снова, плачу и ничего не могу с этим поделать. Допиваю рисовое вино. Солнце светит сквозь тучи на заросшие дюны.

В траве есть что-то, чего я не сразу замечаю. Лишь совладав с собой, поднимаю взгляд и вижу. Что-то невысокое, квадратное. Иду мимо участка и гинкго. Песок мешает идти. Там, где начинаются дюны, есть холмик и гнездышко в траве. Они мне знакомы. Я ложусь и свертываюсь по его форме.

Там стоит полускрытая кустами коробка. Старая деревянная шкатулка, оставленная на месте, которое никто не знает, кроме меня. Тяну ее к себе. От старости она потемнела, едко пахнет скипидаром. Под ней листок бумаги, и когда я снимаю с него груз, ветер пытается, им завладеть, но я его опережаю. Листок уже развернут

«Дорогая Кэтрин.

Прости, это все, что я могу тебе отдать. Эта вещь принадлежала отцу моей матери, а до этого его отцу. Пытаться сберечь ее было моей ошибкой. Она не стоит того, что мы ей отдали.

Желаю счастья. Хикари.»

Открываю шкатулку. Он почти пуста. Внутри всего лишь один предмет. От вина в голове боль. Ощущение такое, что моя жизнь, петляя, шла под уклон к этой цели.

Это деформированный золотой каркас. Металлический треугольник, угловатый, как змеиная голова. В тех местах, где были камни, пустоты. Я вынимаю его, он оказывается неожиданно тяжелым. Вещь некрасивая и никчемная. Она бы могла быть остовом замечательной драгоценности. Никто не мог бы догадаться об этом, кроме меня. Я сижу, укрывшись за дюнами, и плачу о Хикари и «Трех братьях».

Когда я заканчиваю укладывать вещи, уже полдень. Это занятие занимает у меня больше времени, чем необходимо. Я мешкаю в покинутом доме, жалкая, как привидение. Словно некто, кого я люблю, вернется. Покончив со сборами, иду к бухте. Торговец жареными осьминогами ждет покупателей. Лодка Хикари по-прежнему пришвартована к тумбе.

— Доброе утро! — радостно кричит торговец по-японски. — Как насчет того, чтобы позавтракать?

В одной руке у меня сумка, в другой драгоценность. Я подхожу к нему.

— Что у вас? — спрашиваю я.

— Осьминог. — Он белозубо улыбается. — Свежий. Полезный для сердца.

Покупаю порцию. Мы стоим, между нами сковорода с завитками щупальцев. Продавец улыбается и кивает, словно у нас идет беседа, хотя мы почти не разговариваем. Волны бьются о корпус рыбачьей лодки.

— Был кто-нибудь здесь сегодня утром!

Он пожимает плечами, переворачивая завитки лопаточкой.

— Только ваш любезный с детьми. После Нового года торговля пойдет лучше.

— Вы их видели?

— Конечно.

— Когда?

Стараюсь не выдать голосом своих чувств. Как будто сейчас это имеет значение… или имело когда бы то ни было.

— Рано. Ваш мужчина сходил в город. Вернулся с машиной. Дети ждали здесь. Он купил им перед отъездом осьминога. — Продавец укладывает еду в пластиковую коробку. Смотрит, прищурясь, сквозь дым. — Они поехали на север. Это стоит восемьсот иен. С вас полцены.

— Что у них за машина?

— Голубая «тойота», настоящая развалюха. Вы не едете с ними?

— С ними?

Вопрос застает меня врасплох. Словно этот человек не спросил, а поведал что-то обо мне самой. Он указывает подбородком вниз.

— Что у вас там?

Я смотрю. «Три брата» по-прежнему у меня в руке, тяжелые, как пистолет.

— Золото.

— Что?

Его брови поднимаются, улыбка исчезает, и он ныряет в свой трейлер. Я жду, когда он снова появится.

— Хочу вас кое о чем попросить.

— А!..

Он появляется, неспособный говорить от волнения. Я расстегиваю сумку, достаю записные книжки. Они образуют на прилавке довольно высокую стопку.