Тобиас Хилл - Любовь к камням

— Им нравится эта игра.

Хикари утвердительно хмыкает и довольно улыбается. По радио звучит японская поп-музыка.

— Можно взглянуть на бриллианты?

Хикари, не поднимая взгляда, достает кисет и протягивает мне. Рыбак с горсточкой бриллиантов. Подношу их к свету из окна. Тот, кто купил эти камни, знал, что ему нужно. Огранка совершенно одинаковая, может быть даже, выполнена одним гранильщиком. Некий прототип смешанной бриллиантовой огранки, математически неточной. Старый, начала XIX века. Не европейский. Камни индийские, думаю. Добыты до открытия месторождений в Бразилии и Африке.

Опускаю их снова в кисет. Возвращаю его.

— Камни хорошие. Необыкновенные.

— Они принадлежали твоему дедушке.

Хикари удивленно поднимает взгляд. Я позволяю себе рассмеяться.

— Манкин-Мицубиси. Три Бриллианта. Он назвал компанию в их честь. Что сталось с десятью тысячами монет?

Лицо Хикари проясняется. На нем появляется кривая улыбка.

— Пропиты. Ты много знаешь о камнях.

— Это мой бизнес. Он ездил в Индию, твой дедушка?

— До приезда сюда.

Я смотрю, как Хикари смотрит на меня, словно сравнивает, не знаю с кем или с чем. Вытирает руки и подходит к книжным полкам.

— Иди сюда. Хочу показать тебе кое-что.

— Только не говори, что у тебя в Библии хранятся бриллианты.

— Нет. — Он раскрывает книгу, листает ее. — Ты как-то спрашивала о фотографиях. О портретах членов семьи.

Хикари подает мне раскрытую книгу. Под папиросной бумагой коричневая фотография: в плетеном кресле сидит старик. У него орлиное лицо, созданное, чтобы рассекать ветер. Глаза печальные. За окном комнаты деревья, тамариски.

— Красивый. Похожий на тебя.

— Прадед. Его звали Даниил Леви.

— Еврей.

Хикари кивает.

— Майкл, мой дед, изменил фамилию. Он перебрался в Европу. Фамилия Льюис лучше подходила для ведения дел.

— Но в конце концов оказался здесь?

— Да.

Снаружи поет древесница, негромко, словно детская музыкальная шкатулка.

— Тогда многие евреи покидали Ирак. Большинство ехало на восток. Азия принимала их радушнее.

Без христианства антисемитизма нет. Здесь, разумеется, моего деда называли чужеземным дьяволом. Но и всех европейцев и американцев тоже. Он всегда говорил, что для него это было предпочтительней.

Комната на фотографии побелена известью. Не полностью, пол земляной. На ночном столике лежат инструменты. Молоток, ватерпас.

— Ты хоть видел его? Даниила?

— Нет. Он женился поздно, на внучке местного раввина. Был уже стариком, когда родился мой дедушка. Но был торговцем, как и все в семье. Они с братом работали вместе, ездили в Лондон искать счастья.

— Но это не Англия.

— Да. — Он мнется. — В твоей стране они столкнулись с… с некоторыми сложностями, которые сказались на обоих очень скверно. Его брат, Залман, заболел. Они вернулись домой. Залман умер в сумасшедшем доме еще молодым.

Хикари хочет забрать фотографию. Я тянусь за ней.

— А что Даниил?

Он вздыхает. Кажется, ему больше не хочется говорить.

— Даниил прожил долго. Дедушка говорил, что он никогда не бывал радостным. Винил себя в смерти брата, это не давало ему покоя.

— Подожди, пожалуйста. — Я берусь за фотографию. Внимательно разглядываю ее. — Твой дедушка… Майкл. Он тоже разбирался в камнях?

— Да. Его отец и дядя лишились одной вещи. Майкл отыскал ее для них. У него это заняло большую часть жизни. Купил и привез в Ирак еще до смерти своего отца.

Я почти сразу соображаю, о чем он ведет речь. Поднимаю взгляд, смотрю ему в лицо:

— Ты говоришь о «Трех братьях»?

Хикари не отвечает. Смотрит на фотографию, словно пытается увидеть в человеке на ней себя.

Острые выступы лица. Сложенные вместе руки. Видны ночной столик, часовая цепочка, стакан с чаем.

— Что сталось с ними?

Хикари качает головой. Берет у меня книгу, ставит на место и идет по неосвещенной комнате к выходу.

— Спасибо, — громко говорю ему вслед. — За то, что показал. Даниил, должно быть, очень обрадовался тому, что сделал Майкл. Возвращению драгоценности.

— С чего ты взяла? — Голос у него негромкий. Он останавливается у двери, разглядывает мое лицо, ищет в нем что-то. — Даниил никогда не хотел ее возвращения.

Внутрь проникает запах дождя, и Хикари выходит под его струи.

1920-й, год между войнами. Сумерки переходят в ночь. Даниил Леви сидит в доме, который построил его сын, склонив голову набок, прислушиваясь к речному шуму. Потом поворачивается к окну, за которым цветут тамариски.