Валерия Вербинина - Статский советник по делам обольщения

Но даже сейчас, когда она явно была расстроена, в ее словах не чувствовалось настоящего гнева, и Лина Кассини казалась такой же, как и прежде, – прекрасной статуей в человеческом облике, которая не дает себе расслабиться и всегда чуть-чуть играет роль. Она вела себя так, словно поступок Казимира дал ей случай убедиться в том, что она усвоила уже давно, – что все люди подлецы, все без исключения, и теперь она мысленно могла поставить еще один воображаемый плюсик напротив этого утверждения.

– Я думаю, вам лучше уйти, – сказала Лина, глядя на Казимира прямым сверкающим взором из-под длиннейших ресниц. – Убирайтесь к черту, – добавила она все тем же размеренным, спокойным тоном, лишенным эмоций.

Казимир поднялся с места. По правде говоря, ему было немножко стыдно, но он знал, что как только выйдет на улицу, это неприятное ощущение пройдет. Куда хуже было то, что он даже не представлял себе, что скажет вечером Амалии. Конечно, он провалил задание не по своей вине; ну и что с того? Антон Филиппович уже в отставке, наказать его все равно никак не смогут. Стало быть, все шишки посыплются на него, Казимира. И ладно если только на него, но ведь не исключено, что и Амалию попытаются съесть под тем предлогом, что она со своим сообщником провалила секретное задание государственной важности. Что они с Аделаидой будут делать, если ее выгонят с работы? Жизнь на Английской набережной требовала больших расходов. Есть, конечно, еще небольшое имение, когда-то принадлежавшее отцу Амалии, но ведь, что греха таить, ни у Казимира, ни у сестры, ни у племянницы нет вкуса к ведению хозяйства. Нет – и никогда не было.

Он подумал, поцеловать ли руку Лины на прощание, но молодая женщина царственно отвернулась. И тут где-то в соседней комнате зазвенели сердитые женские голоса, дверь распахнулась, и Мария Фелис, которую Тереза тщетно пыталась остановить, в шубе, распахнутой на груди, и высоченной меховой шапке типа гусарской, ворвалась в гостиную.

– Ах, подлец! – закричала она, сверкая своими бесподобными черными глазами, и топнула ногой. – Что, поймала я тебя? Hijo de puta! Свинячий сын! Ко мне и носу не кажешь, а у этой оглобли торчишь целыми днями…

– Не понимаю, что вам взбрело в голову, сударыня, – оборвала ее Лина, и на сей раз ее тон был по-настоящему ледяным. – Месье уже уходит.

– Уходит? – завизжала Мария, подступая поближе к ненавистной сопернице. – Только попробуй еще раз к нему подойти, я тебе глаза выцарапаю! Потаскуха безголосая! Драная кошка!

– К кому хочу, к тому и подойду, а твоего разрешения спрашивать не буду! – рассердилась Лина. – Коротышка! Старьевщица! Погонщица мулов!

– Ах ты, итальянская коза! Да у тебя спина кривая! Оглобля!

– А у тебя…

Что сказала Лина Марии, Казимир потом категорически отказался повторять, лишь намекнув, что это было настолько неприлично, что он, наверное, все же ослышался.

Достоверно известно лишь одно: что после этих слов Мария, выйдя из себя, подскочила к Лине и сделала попытку вцепиться ей в волосы. В ответ итальянка завизжала и стала отбиваться. Мохнатая шапка Марии первой пала жертвой брани: она упала на пол, и ее затоптали.

Тереза, тихо ахнув и зачем-то перекрестившись, кинулась прочь из гостиной, где две первые красавицы Европы тузили друг дружку, как поцапавшиеся базарные торговки. Можно только сожалеть о том, что при схватке не присутствовал составитель словаря непечатных выражений – испанские, итальянские и французские ругательства, которые певица и танцовщица в пылу борьбы обрушивали друг на друга, определенно представляли немалый научный интерес.

В ярости Лина разодрала нитку жемчужного ожерелья, которое висело у Марии на шее, и все жемчужины рассыпались по ковру. Мария в ответ попыталась расцарапать ей лицо и поломала заколку с бриллиантами. Тогда Лина, тряхнув рассыпавшимися по плечам волосами, вцепилась Марии в шею. Та изловчилась и укусила противницу за руку. Вереща так, что ее было слышно на улице – что вы хотите, занятия пением все-таки не проходят даром, – Лина кинулась на Марию, повалила ее, и соперницы покатились по ковру, брыкаясь и лягаясь. При этом они не переставали крыть друг друга последними, а также предпоследними словами.

Но вы, мой благосклонный читатель, наверняка пожелаете знать, что делал в это время Казимир Браницкий, ставший невольным свидетелем столь эпического противостояния. Вы, вероятно, полагаете, что он с опасностью для одежды и лица ворвался в гущу свалки и, как мог, стал растаскивать обезумевших красавиц; но увы, мне нечем вас обрадовать. У Казимира уже имелся некоторый опыт присутствия на женских драках, из которых он вынес для себя одно-единственное правило: не вмешиваться, иначе будет только хуже.