Жильбер Синуэ - Мальчик из Брюгге

— Взгляните! — вдруг сказал дон Педро. — Там, у одной из дверей баптистерия… Тот лысый мужчина — Лоренцо Гиберти. Пойдемте поздороваемся…

Но едва они приблизились, как их остановили два охранника.

— Сожалеем, — заявил один, — но дальше вы не пройдете. Запрещено.

— Знаю, — отмахнулся дон Педро. — Но я друг Гиберти. — Сложив ладони рупором, он окликнул скульптора: — Лоренцо!

Гиберти, трудившийся над одним из панно «Врата рая», обернулся. Приветливая улыбка заиграла на его лице.

— Пропустите их! — приказал он стражам.

Португалец пригласил Идельсбада и Яна следовать за собой.

— Ну вот, — воскликнул дон Педро, дружески толкнув Гиберти в бок, — тебя охраняют лучше, чем короля!

— Поверь мне, я прекрасно обошелся бы и без таких почестей.

Педро поспешил представить своих спутников:

— Франсиску Дуарте, мой самый закадычный друг. — Положив руку на плечо мальчика, он объявил: — Ян Ван Эйк.

Флорентиец недоверчиво прищурился:

— Ван Эйк? Сын художника?

Мальчик подтвердил.

— Какое совпадение! Несколько недель назад мы с друзьями вспоминали твоего отца и даже помянули его. — И добавил, обращаясь к дону Педро: — Я знаю по меньшей мере двух человек, которые почтут за честь пожать руку сыну Ван Эйка.

— Кто же это?

— Мои собратья — Донателло и Альберти.

Ян от изумления широко открыл глаза:

— Альберти? Леон Альберти? Автор трактата «О живописи»?

— Он самый. Стало быть, ты о нем слышал?

— Разумеется. Я даже прочитал его трактат.

— Ему это будет очень приятно. По словам Альберти, твой отец с большим почтением отзывался об этой работе.

— Верно. Он очень часто цитировал ее.

Скульптор обрадовался:

— В таком случае одним счастливчиком станет больше. Я как раз собирался пригласить его на обед. Будут там Донателло и другие собратья. Ну и, разумеется, вас я тоже приглашаю.

Дон Педро показал пальцем на «Врата рая»:

— Когда думаешь закончить?

Гиберти устало махнул рукой

— Не знаю. Почти семнадцать лет тружусь над ней. Так что несколько лет больше или меньше, какое это имеет значение? Иногда я жалею, что выиграл конкурс, обошел Брунеллески, Делла Куэрсиа и других…

Ян с Идельсбадом подошли поближе и восхищенно любовались панно, покрытыми золотой фольгой.

— Семнадцать лет, — пробормотал Ян, осторожно коснувшись пальцем фрагмента, изображающего убийство Авеля Каином.

— Да, малыш. И конца не видно.

— Сколько вы задумали сцен? — полюбопытствовал гигант.

— Десять. Последняя будет посвящена Соломону, принимающему царицу Савскую. Надеюсь, на днях я приступлю к ней. — Помрачнев, Гиберти добавил: — Если раньше меня не унесет болезнь, свирепствующая в Ольтрарно. Да ну их, долой мрачные мысли! Пойдемте, все уже, должно быть, заждались.

Стражи последовали за ними.

Едва они переступили порог таверны «Орсо», как Яну показалось, что они попали в разгар пирушки. Громкие голоса, звонкий смех, хлопанье ладоней… Сквозь невообразимый шум с трудом пробивались звуки лютни. Вино лилось рекой.

— Лоренцо! Иди сюда! — крикнул кто-то.

— Ты еще жив? — подтрунил хозяин таверны из-за своей стойки.

— Я еще и тебя похороню! — буркнул Гиберти, пробираясь к столу, за которым его ждали человек десять.

Добравшись до стола, скульптор взял Яна за руку и громко крикнул:

— Тише! У нас почетный гость. — И тоном заговорщика объявил: — Знакомьтесь, Ян Ван Эйк. Сын великого Ван Эйка.

Оправившись от неожиданности, все встали и зааплодировали. Альберти сразу указал на место рядом с собой и пригласил мальчика сесть, чем вызвал бурю протестов.

— Нет! Рядом со мной! — крикнул Донателло.

— Нет, сюда! — просил Фра Анджелико.

— Всем успокоиться! — воскликнул Гиберти. — Будьте посдержаннее! Бедный ребенок подумает, что южане — дикари.

Взяв мальчика за руку, он провел его на почетное место в торце стола.

— Здесь он будет принадлежать всем, и никому в отдельности!

Ян с застенчивым видом опустился на табурет. Он был взволнован и горд. Горд за Ван Эйка. Гордился тем, что видел, как ценят и признают талант мэтра. И особенно гордился тем, что он его сын.

Ян поискал глазами Идельсбада. Тот одобрительно подмигнул ему и уселся между Брунеллески и Альберти.

— Скажи-ка, — начал последний, — правда, что фламандские друзья меня цитируют? Твой отец держал в руках мой трактат «О живописи»?

В ответ мальчик процитировал:

— «В руке художника даже ножницы должны превратиться в кисть, в свободную птицу».