Ольга Михайлова: Воздаяние

Альбино удивился. Где бы ни учился петь мессир Фантони, он делал честь своему учителю, голос его, неожиданно мощный в столь худощавом теле, подлинно удивлял, певец легко брал как верхние теноровые ноты, так и нижние баритональные. К тому же, несмотря явные признаки вчерашней попойки, двигался Фантони странно легко и явно был прирожденным танцором: движения его казались фантомными, он, как некий бес, то молниеносно исчезал, то появлялся спустя мгновение уже в другом месте. Монах завороженно следил за ногами Фантони, поражаясь выделываемым па и изумляясь, и вдруг поймал себя на странном впечатлении: предупрежденный Гауденцием о порочности этого человека, он, несмотря на его кощунства и явно неправедный образ жизни, Бог весть почему ощутил к нему теплую живую симпатию и абсолютное доверие.

Монна же Фантони, едва дослушав рулады сынка, уперла руки в бока.

— Потаскун бесстыжий, вертопрах, горлодёр, баба, тень изнеженного развратника! Посмотрите-ка на это воплощенное похмелье после оргии, на эти круги под глазами, на руки, которым впору держать только женский веер! Позор моих седин! — однако, разразившись этой гневной тирадой, как судья — приговором, монна Анна все же вышла и велела кухарке принести сыну пива.

Пиво появилось быстро, породив у Альбино подозрение, что служанка, не раз присутствуя при подобных сценах, едва заслышав голос мессира Франческо, сразу же направилась в подвал. И едва живительная влага оросила пересохшее горло певца, он обратил свой взор, ставший куда более осмысленным, на гостя матери и несколько мгновений с пристальным вниманием разглядывал его. В глазах его мелькнула странная тоска, сменившаяся насмешкой.

— К нам в дом пожаловал монах? — осведомился он у Альбино, — такие глаза я уже видел у своего братца Джильберто. О, как они мне знакомы! Они словно говорят: «Что мне за дело до ваших грязных мерзостей и пустых забот, бунтов черни и вечных убийств в тёмных проулках, я не желаю видеть пучины насилия и зла, что охватила мир, отойдите, греховодники, не пачкайте своими грязными руками мои белые ризы…» — Франческо мелкими шажками прошёлся по комнате с выражением отрешенности на лице, которое, однако, больше походило на физиономию чистюли, унюхавшего вонь нужника на заднем дворе.

— Я несколько лет работал секретарем мессира Джанфранко Кьяндарони, архивариуса во Флоренции, я его племянник, — с незлобивой улыбкой ответил Альбино, подивившись про себя прозорливости братца Гауденция, — уединённые занятия среди книг, думаю, и породили то выражение отрешенности от мирского, что показалось вам монашеским. Я всего лишь бедный любитель книг.

— И что же привело вас к нам — с таким-то флорентинским выговором?

Выговор у Альбино подлинно был не сиенским: его воспитывала старая нянька-флорентийка. Он снова улыбнулся.

— Я хотел бы получить место секретаря или помощника библиотекаря.

На несколько мгновений оба замерли друг против друга. Альбино вблизи разглядел, что Франческо Фантони худ, но жилист, на виске его чуть выделялись две крохотные оспинки, глаза цвета диких каштанов смотрели язвительно и весело. Лицо этого мужчины даже в похмелье несло печать странного обаяния, меланхоличного и умного, настолько умного, что Альбино невольно спросил себя, почему так много пьёт этот человек? Отметил он теперь и его одежду: очень дорогую рубашку венецианского полотна, темно-вишневый генуэзский бархат штанов, тисненую кожу высоких, явно сделанных на заказ, сапог и чёрный короткий плащ с двойным модным воротником. Мессир Фантони был щёголем. Удивило и то, что Франческо, вначале показавшийся ему невысоким, теперь, стоя рядом, смотрел на него сверху вниз, и роста, стало быть, был порядочного.

Взгляд же Франческо, казалось, хотел проникнуть в его душу, был пристален и настойчив, но вскоре он опустил глаза и тихо проронил, что его имя Франческо Фантони, он вертопрах и фигляр, мужчины Сиены называют его пустомелей и гаером, а что касается женщин, то они слишком пристойны, чтобы произносить его имя вслух.

— Меня зовут Альбино Кьяндарони, — склонил голову перед Франческо Альбино. Они с Гауденцием решили, что ему лучше взять фамилию родственника давно умершего отца Аньелло Буонаромеи, флорентинца, — и надеюсь, что, в отличие от сиенцев, я буду придерживаться о вас совсем иного мнения.