Владимир Романовский - Средневековый детектив

– Послали, скоро будет … – сказал он.

– А лекарь? – спросил Хелье.

– Какой лекарь?

– У тебя сейчас родится семимесячный ребенок, – зло сказал Хелье. – Ты считаешь, что лекарь не нужен. А повитуху приведут с Черешенного Бугра, небось. У тебя даже нет никого на примете. Чтоб вас здесь всех разорвало. Бараны.

Княгиня на ложе громко вскрикнула. Князь, хромая, кинулся к ней.

В дверях показались сразу несколько холопов.

– Два бочонка побольше, один с горячей водой, другой с холодной, – сказал Хелье. – Который с горячей, менять по мере надобности. Но не очень горячей.

– А? – спросил Ярослав.

– Повитухой придется быть мне, – сказал ему Хелье. – Я не напрашивался, и я совершенно не хотел, но так получилось.

– Ты когда-нибудь…

– Да, приходилось. Чтоб вас всех разорвало. Ты слышал, что я сказал? Вода нужна.

– Вы слышали? – закричал на холопов Ярослав. – А ты что? … А как…

В дверях появился Жискар.

– Mon roi, – сказал он, – привели повитуху.

– Тащите ее сюда! – сказал Хелье.

– Да, тащите! – подтвердил Ярослав.

– Но не забудьте воду!

– Не забудьте, скоты!

Вскоре повитуха предстала перед князем в спальне. Лицо у нее было совершенно ведьминское, во рту наличествовал один зуб, с краю, и улыбалась она зловеще.

– Где вы ее взяли? – спросил Хелье у холопа.

– А на торге она…

– Где живешь, бабка?

– Что тебе, яхонтовый?

– Где живешь? Дом твой где?

– А на Черешенном Бугре, милый.

– Иди отсюда.

– А?

– Князь, дай ей гривну, пусть идет!

– На тебе, бабка, гривну.

Бабка взяла гривну и хотела уже ругаться и причитать, и может что-нибудь интересное пожелать, но Хелье положил руку на сверд, и она ретировалась.

– Выведите ее там, нечего ей в детинце делать! – крикнул вдогонку Хелье. – А теперь вы все. Чего встали? Где вода?

– Несут, – доложил Жискар от двери. – Вот несут.

Он посторонился, и два холопа внесли в спальню два бочонка с водой.

– Поставьте рядом с ложем, – приказал Хелье. – Все, кроме князя – вон отсюда. Стоять за дверью и почтительно ждать. Князь сейчас к вам выйдет и будет вынимать из вас душеньки ваши ржавыми клещами, пока тут из княгини чего-нибудь не народится.

Никто не обиделся, все покорно удалились.

– Князь, – сказал Хелье будничным голосом, – снимай с нее одежду.

– Всю? – спросил князь.

Хелье на него мрачно посмотрел, и князь все понял. Подойдя к ложу, он стал медленно и нежно стаскивать с Ингегерд, которая морщилась и постанывала, сапог. Хелье отодвинул его бесцеремонно, сдернул с княгини сапоги, поискал гашник, но понева так странно была устроена, что гашник не сразу находился. Тогда Хелье просто вытащил из сапога нож, сделал на поневе и рубахе Ингегерд снизу надрез, и разорвал до гашника. Перерезал гашник. Разорвал дальше.

– Князь, – сказал он. – Встань рядом и говори ей что-нибудь глупое и приятное.

– Я ничего, – сказала Ингегерд. – Ты правда раньше роды принимал?

– Да. Поворачивайся на бок.

Ингегерд послушно повернулась на бок, и Хелье стащил с нее поневу, рубаху, и еще одну, короткую, рубаху.

– Дай помогу, – сказал Ярослав.

– Не мешай, князь.

Хелье потрогал ей живот, велел сделать глубокий вдох, и она закричала.

– На спину, живо, – приказал Хелье. – Колени вверх, ноги врозь. Не бойся. Ничего страшного нет и не будет. Дыши.

– А не опасно? – спросил князь.

В дверь постучали.

– Князь, – сказал Хелье. – Выйди туда, к ним, скажи им, что если кто еще раз стукнет, то сварят его в кипятке. Задержись там немного, мы тут не скоро справимся. Возвращайся, но не сразу. Придумай, что ли, имя первенцу.

Князь замер в нерешительности.

– Делай, как он говорит, – сказала Ингегерд. – Я ему верю.

Ярослав кивнул, пошел к двери, еще раз обернулся, и вышел.

– Нож его расстроил, – заметил Хелье. – Давай второй рукав. Так.

Он разрезал на ней второй рукав, и теперь она лежала совсем голая. Все, что было в ней величественного, куда-то исчезло. Ингегерд как Ингегерд, такая же тощая, как всегда, только очень увеличились груди и живот торчит. Подростковое тело. Впрочем, бедра расширились. Слегка. Пятки торчат. Руки худенькие, шея тощая, цыплячья. Глазищами смотрит своими дикими.

– Не бойся, – сказал он.

– Я стараюсь, – ответила она – совершенно прежняя Ингегерд.

– Ну, давай, стало быть, дышать. Вдох, выдох. Глубже. Еще глубже. Теперь тужься.

– Я не могу.

– Это обычное дело, дура. Сейчас из тебя польется все подряд, и это обычное дело. Сейчас главное – ты и то, что в тебе там зародилось, а все остальное глупости.