Игорь Тумаш - По совместительству экзорцист

— Шеф, так какой должен быть заголовок?

— «Воскрешение идей Лазаря Кагановича».

— Хм, — скислился Сергуня, — а какой я текст под него подгоню?

— А что прикажешь делать, если следующее чудо Иисуса «Воскрешение Лазаря»? Если вчера позвонил заказчик и потребовал, чтобы я срочно добивал это дело и брался за руководство его личной охраной: у него, видите ли, какие–то предчувствия.

— Жора, мне кажется, что наш подопечный созрел уже вполне достаточно. И после того, как ему придется пройти через «Насыщение» и «Хождение», воскрешать идеи этого большевистского лиса просто не понадобится.

— И я в этом почти не сомневаюсь, — с отческой интонацией ответил Прищепкин. — Однако всегда следую принципу, которому меня научили в юности старые сыскари: лучше перебдеть, чем недобдеть. Ведь следуя ему, возможность облома, который в нашем деле может стоить чьей–нибудь жизни, уменьшается. Особенно не стоит расслабляться раньше срока в отношении Григориади. Как личность он необыкновенно силен, изворотлив, циничен и достаточно умен. Поэтому газету — тиражом одна штука — подготовить все–таки нужно… Не волнуйся, уж в текст вникать он точно не будет. Чтобы «преподобный» убедился, будто вляпался и совершил очередное чудо, ему будет достаточно увидеть заголовок… Ну, напиши какой–нибудь бред. Например, что якобы машинисты минского метрополитена выступили с инициативой сдвоения составов. Ведь Каганович когда–то курировал московское метро. Так что, в принципе, выдвинуть подобную идею мог.

— Ладно, с газетой разобрались. А последнее чудо Иисуса «Исцеление слепого» готовить будем? — по–деловому спросил Сергуня.

— Нет, а вот это уже и я считаю лишним.

Обычная больничная палата на шесть человек. Все кровати заняты, на крайней у окна — «преподобный». Он лежит на спине, отрешенно прикрыв глаза, на его тумбочке, в алюминиевой тарелке — пять долек хлеба.

Остальных пятерых можно было отнести к категории выздоравливающих. Собравшись в кружок, они пошептались, скинулись и послали «гонца за бутылочкой винца». Сами вернулись к прерванным занятиям: двое сели за шахматную доску, двое уткнулись в старые журналы.

Вернулся гонец. Распахнул полы пижамной куртки и продемонстрировал выглядывающие из–под резинки байковых штанов два водочных горлышка. Жизнь на Марсе есть!

— А захавать почему не взял? — озаботился один из шахматистов.

— Да я же в штучном отоваривался, продуктовый после обеда в три открывается.

— Не переживайте, хлопцы, — сказал второй шахматист. — Вон, на тумбочке у новенького, как раз пять кусков хлеба. Он же не обедал.

Один из «журналистов» подошел к Патрику О*Грегори и тронул за плечо:

— Мужчина, вы нам компанию составите? Мы понемногу, чисто символически.

— Не употребляю, — прошипел «преподобный».

— А хлебушек ваш можно взять?

— Да подавись ты им! — психанул «гондурасец».

И в ту же секунду обе половинки дверей в палату широко распахнулись, показался толкаемый кухонной рабочей столик на колесиках. На нем высилась пирамида, сложенная из ломтиков хлеба.

— Это для вас, мальчики, пятьсот хлебов. От Патрика Джоновича. Кушайте на здоровье!

— А–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а!!! — завопил «преподобный», пружиной, прямо с кровати, взлетев на подоконник.

Словно Александр Матросов на амбразуру, он бросается на окно и вместе с рамой, осколками стекла выпадает на землю. Этаж всего лишь второй — вторая попытка самоубийства также потерпит фиаско. Вскакивает и бежит, сломя голову, к озеру. Топиться? Ну–ну.

«Преподобный» невольно сиганул и по поверхности озера!

— Что, не дашь утопиться, да?! У–у–у-у–у–у-у–у–у-у-у!!! — Падает на колени. — Все, Господи, сдаюсь на милость твою! Как угодно готов искупать грехи свои!

На берег вернулся как бы оглушенным, провалившимся в мысли: «Как искупать? С чего начать?» Григориади брел по щиколотку в воде и над головой его, вероятно в насмешку, сиял золотистый шутовской колпак; который, впрочем, виден был только в инфракрасном излучении.

Рассеянно огляделся по сторонам и заметил коня, который пасся на примыкающем к пляжу лугу. Не раздумывая ни секунды, подбежал, запрыгнул на спину и изо всех сил звезданул голыми пятками по ребрам: вперед! И галопом погнал каурого по минской трассе.

Конечно, когда он летел сюда на «мерсе», указатели мелькали гораздо быстрее, но и коняга даванул так, будто вместо чахлой травы наполнил утробу керосином, а в брюхе у него оказалось что–то вроде авиационной турбины. «Минск — 100»; «Минск — 50» — борода «преподобного» развевалась за ним по ветру также, как и хвост за каурым. Прищепкин несся следом, придерживаясь дистанции метров триста. Корни у детектива были крестьянскими, и он очень переживал за животину. Когда до Минска оставалось километров тридцать, не выдержал — сровнялся с «преподобным»: