Владимир Круковер - Зачарованный киллер

— Так какие у вас к нашей фирме… — начал было директор, но очередной звонок его отвлек.

Я взял себя в руки. Вежливо, предельно лаконично изложил суть дела. Буквально в двух фразах.

— Мы должны подумать, с юристом посоветоваться, — сказали сзади. Шеф кивнул, поинтересовался:

— А вы захватили с собой доказательства авторства? Рукопись, публикацию?

— Доказательства предъявляют в суде, — сказал я. — Впрочем, достаточно сличить почерк письма, которым я сопроводил рукопись. И вообще. Вы прекрасно знаете, что автор я. Все эти ухищрения напоминают дешевый торг. Как на базаре. Я в своих правах и вам придется платить по самым высоким расценкам.

Я взял со стола листок бумаги, ручку. Написал крупно свои ФИО, название гостиницы, номер комнаты. Встал.

— Думайте. Я буду в Москве по этому адресу пару суток. Пришлите мне деньги и письменное обязательство ни в коем случае без договора книгу не тиражировать, не переиздавать. Счастливо.

Я не дал ему опомниться, кроме того его сытая, довольная рожа вызывала отвращение. Слишком долго я бомжил, чтоб спокойно разговаривать с таким. Да и в лучшие времена, когда таскался по издательствам, печатался по мелочам, не стал бы я долго общаться с таким издателем.

Спустился по лестнице, вышел на улицу, побрел к метро. Слишком многое навалилось на меня за последние часы, истощенный организм не выдерживал, давал перебои. Следовало поспать, вообще отлежаться несколько дней. С отъездом успеется, отлежусь в гостинице. Пацаны будут таскать мне пиво и харч, а я буду лежать и смотреть телевизор. Или, лучше, видик. Надо сказать, чтоб взяли напрокат видик, да фильмов побольше…

Перед сном я размышлял о своем дружке Владиславе Потине, которого не видел лет 20, даже не знал, где он сейчас. Тот дом в Москве, где он жил, давно снесли. Последнее, что я о Владе слышал, это то, что он вконец спился и уехал куда–то на Север. Познакомились мы оригинально. Меня только перевели на новое место службы, на так называемую точку; в столовой я подошел к раздаточному окну за добавкой и не успел протянуть миску, как меня оттолкнул какой–то солдат.

…Я служил уже третий год. После демобилизации стариков, буквально через месяц–другой, я сам становился дембелем и терпеть подобное отношение был не намерен. Только раз покажи слабинку в коллективе — за клюют. Поэтому я взял черпак и врезал им по голове нахала.

С таким же успехом я мог стукнуть его свернутой газетой. Парень задумчиво почесал ушиб и сказал мед ленно:

— Интересно. Тебя давно не били? Сейчас я буду тебя бить.

Он растопырил руки и пошел на меня. Парень был среднего роста, но широкий, почти квадратный. В нем чувствовалась ленивая мощь.

Я отступил, ударил его ногой в живот. Парень опять приостановился, почесал живот. Сказал:

— Очень хорошо. Я люблю, когда сопротивляются.

Он наступал, как медведь, отбрасывая столы, стулья, людей. Я еще пару раз достал его ногой и руками, но с таким же успехом я мог бить по стене казармы, если эту стену обтянуть резиной. Ощущение было такое же.

Прижатый в угол столовой, я заорал:

— Это нечестно! У нас разные весовые категории!

— А как честно?’ — спросил- нападающий.

— Предлагаю дуэль.

— Это интересно, — сказал парень, беря меня за плечи. Было такое ощущение, будто на плечи положили тавровую балку.

Мы вышли на улицу. Я предложил взять автоматы и уйти в лесок. Незнакомец согласился с удовольствием. В лесу мы разошлись на 20 шагов, договорились стрелять с руки, как из пистолета, вскинули автоматы и вы палили друг в друга.

Я отстрелил парню мочку уха, а он попал мне в голень правой ноги, оторвал кусок мякоти. После этого мы подружились, получили по десять суток гауптвахты, где Влад и разобрал от скуки стену. Майор Стукалин ночью, наверное, спал плохо. Но утром он выглядел оживленным. Оказалось, что он все же договорился с соседней частью насчет губы, о чем радостно сообщил мне. Я особой радости от этого со общения не испытал, но тем не менее заулыбался хоть отосплюсь от дежурств. В этом была доля правды, последнее время двухсменка совершенно выматывала.

Губа располагалась в танковой части, оформлявший меня старшина спросил:

— Чем это ты так комбату досадил? Минут двадцать нашего командира уговаривал тебя принять.

— Я его внебрачный сын, — сказал я серьезно. — Он нам алименты не платил с мамой, вот и пакостит. Не успел я разместиться в камере, как ко мне началось паломничество офицеров части. Всем было интересно посмотреть на жертву непорядочного отца. Зам полит же вообще отнесся ко мне сочувственно, долго расспрашивал, а потом сказал: