Владимир Круковер - Зачарованный киллер

Редактор, крупный мужчина с благородной сединой на висках по фамилии Турик (запомнилась необычная фамилия), внимания своего удостаивал только литературную страничку. Он лично правил материалы этой полосы, среди которых мне запомнился шедевр бригадира рыболовецкой бригады: «…Галька с писком вылетает из–под гусениц подчас. Трактор пятится, но тащит — тяжки рама и кунгас…». И так на пяти страницах. Поэма, в которой подробно описывался производственно–технологический процесс бригады, называлась «Славная путина». Кроме литературной полосы, выходившей раз в неделю, и застарелого цирроза печени, Турика ничего больше не волновало. Хороший был редактор.

Заведующий отделом промышленности, несмотря на полноту, был живчиком. Вечно он мотался по командировкам, материалы выдавал большие, что страшно меня нервировало, так как его «кирпичи» трудно было разместить в полосе. Я тогда вводил брусковые макеты, стараясь, чтоб газета версталась свободно, с воздухом, с обведением заметок рамочками, большим количеством клише. Промышленник же считал, что внешний вид не играет роли, главное — уместить на поло се как можно больше текста. В качестве примера он показывал мне ”слепые» страницы газет ЗО-х годов, где, кроме бисерного шрифта и заголовков, ничего не было.

Остальные сотрудники как–то не запомнились. Да, был еще печатник, забавный старикан с ясным умом и веселым нравом. Мы с ним часто после работы по сиживали за бутылкой–другой «Волжского», именуемого в народе «маласовкой» — по фамилии председателя рыбкоопа Маласова, он рассказывал мне о смешных и страшных временах, когда за перенос строки могли посадить. Например, «бри–гады коммунистического труда». При переносе на отдельной строке получается «гады коммунистического труда». Какой, спрашивается, дурак будет читать строку отдельно. А вот читали же, читали и сажали..

Уже при мне приняли фотографа со смешной фамилией Балабас. Особенностью его фоторепортажей была невероятная статичность снимков. Казалось, что он работает старинным фотоаппаратом, требующим для экспозиции несколько минут. Люди на его снимках застывали в нелепых позах с вытаращенными глазами. Своим шедевром он считал снимок девушки–шофера, приглаживающей перед автомобильным зеркалом волосы. У девушки было выражение мученицы, занимающейся этим делом с начала века. Текстовка рассказывала, что она не нарушает трудовую дисциплину и участвует в общественной жизни автохозяйства. Но почти всю личную жизнь проводит с автомобилем, который ей очень дорог. Галя потом приходила с гаечным ключом, искала фотографа…

Меня этот Балабас невзлюбил с того дня, когда стало известно, что нам дадут одну двухкомнатную квартиру на двоих. Чтоб завладеть жильем в одиночку, фотограф срочно женился на линотипистке, которая с не меньшей скоростью родила ему двойню. Так как роды имели честь свершиться через семь месяцев после бракосочетания, а Балабас приехал в Охотск ненамного раньше, у него возникли нездоровые подозрения, которые опять–таки обратились в мой адрес. Текла газетная текучка, и подошла пора кетового промысла. “”Рунный ход кеты», как зовут это время в поселке, сопровождается выходом на ее отлов почти всех жителей поселка. Красная рыба — кета, горбуша, нерка — поднимается по горным речушкам, чтобы выметать в родных местах икру и умереть. Берега в устьях рек буквально золотятся в это время от несвоевременно отошедшей икры, а сама рыба идет так густо, что воткнутая в одну из них острога продолжает двигаться против течения вместе с рыбой, не тонет. Берут кету обычно ставными неводами, забрасывая сети с кунгасов, — огромных килевых баркасов. За две–три недели можно заработать большие деньги, поэтому на промысел выходят служащие контор, учителя — все, кто только может. Естественно, газета отмечает это как массовый патриотизм в добыче для на рода «красного золота».

Ряды сотрудников редакции заметно поредели, они добывали «красное золото», а я отдувался, высасывая материалы из пальца и телефонной трубки. Как раз приближалось время экзаменов в училище педагогов для народностей Крайнего Севера, требовалась статья, которую я выдал за полчаса. Не знаю, куда уж там смотрела цензура, но статья была опубликована на второй полосе, а к обеду на весь тираж наложили арест, и меня забрали в КГБ.

Называлась статья «Стать педагогом», речь в ней шла об ответственности хорошего преподавателя перед будущим, о трудностях этой профессии. “ Придет время, — писал я, — и профессия педагога станет самой престижной, как профессия врача. И стать учителем будет так же трудно, как космонавтом. Ведь нагрузки, испытываемые учителем истинным, не меньше, чем у космонавта, а ответственность неизмеримо большая. Хороший учитель должен быть и психологом, и артистом, и спортсменом. А главное, он должен быть, безусловно, порядочным и добрым человеком, ибо любые знания, которыми он обладает, ни что, если он не обладает добром и любовью». В КГБ с меня сняли допрос, следователь интересовался, кто научил меня написать такую нехорошую, реакционистскую статью, понимаю ли я, что это ревизия идей марксизма–ленинизма и так далее. Он положил передо мной рецензию преподавателей училища, где говорилось, что, согласно мнению автора, учителей надо испытывать в барокамерах и где, интересно, автор найдет таких учителей? Кроме того, меня обвиняли в левом и правом уклонизме и централизме. Даже при веденную мной цитату Маркса о том, что «…в науке нет широкой столбовой дороги…» сочли в моей трактовке провокационной. «Педагогика — это не наука», — доказывали рецензенты.