Анна Горностаева - Они придут и удивятся

– Ишь, какой хитрый! – погрозил пальцем Валерий Павлович. – Да, у меня все здесь хранится. – Он указал на металлический, до потолка, шкаф у окна, похожий на тот, что стоял в коридоре. – Здесь они все голубчики, все шестьсот тысяч душ. Все мои, – не к месту добавил он, словно гордясь имуществом. – Но это все конфиденциально!

«Взятку, что ли, вымогает? – уныло подумал Федор Иванович. – Историей про любовь такого, пожалуй, не проймешь».

– И не пытайтесь предлагать мне деньги, – словно бы услышал его Сатана, и Федору Ивановичу стало стыдно. – Я информацией не торгую. Тем более что она ни копейки не стоит. Это только в книжках пишут, как душу покупают за несметные богатства.

Тут Федор Иванович глянул на начальника паспортного стола с подозрением – что-то его не в ту степь понесло, но тот, ничего не замечая, с увлечением продолжал:

– Ну да, власть, деньги, любовь… Все в обмен на ничтожную и никому не нужную вещь – человеческую душу. Ерунда это все, скажу я вам. – Сатана перегнулся через стол, словно стараясь быть к собеседнику поближе. – Ничего они не стоят, эти души. Вон у меня их сколько, – он опять кивнул на шкаф, – и все бесполезные. Что с ними делать, ума не приложу.

В этот момент Федор Иванович понял, что надо уходить. С этим тронутым начальником, похоже, не договориться. Раз человек решил рехнуться на почве собственной фамилии, его не переубедишь. Дробязко как раз начал пятиться к двери, когда Валерий Павлович прервал философский монолог и строго окликнул посетителя:

– Эй, Федор Иванович! Погодите-ка!

Дробязко замер. Надо же, запомнил имя-отчество.

– А вы уверены, что она так вам нужна, ваша Нина Валентиновна?

– Угу, – кивнул Дробязко.

– Ладно, – неожиданно легко согласился начальник. – Найду вам адрес. Завтра приходите, попозже, часов в девять. Я допоздна работаю.

***

Около девяти вечера Федор Иванович уже прогуливался вокруг знакомого облезлого дома и боролся с сомнениями. Идти в паспортный стол не хотелось по нескольким причинам. Во-первых, начальник явно был с прибабахом, а стало быть, невменяемый; кто его знает, что ему в голову придет в связи с собственной фамилией, – а вдруг и в самом деле начнет с раскаленной сковородкой бегать или за душой Федора Ивановича охотиться; а такое в планы Дробязко не входило, ему душа самому еще была нужна. Во-вторых, вероятность получить нужную информацию казалась ничтожно малой, учитывая срок давности и, опять же, ненадежность Валерия Павловича. Наконец, и это было самое неприятное, нахлынула странная апатия и поблекла уверенность в правильности выбранного пути. Да и сама цель, высокая и чистая, любовно взлелеенная Федором Ивановичем и водруженная на пьедестал, на какое-то время перестала быть ясной и достойной.

Прочь, сомнения, прочь – отмахнулся Дробязко от неприятных мыслей. Все идет по плану, все для победы. Очередной шаг на пути – встреча с придурковатым Сатаной, а дальше – вперед, к цели. Только бы он чего-нибудь не выкинул. Вот и время для аудиенции подобрал подходящее – вечер, темно уже. Посетителей в паспортном столе нет.

Рабочее время паспортного стола, действительно, уже закончилось, и бесконечные бабушки разошлись по домам, но дверь была не заперта, а коридор ярко освещен. Судя по голосам и возне в кабинетах труженики бумагомарательной индустрии работали на износ, перевыполняя план по заверению анкет и производству справок. Громче всех остальных звучал надрывный стон Валерия Павловича, отчитывающего нерадивую паспортистку:

– Ну что же вы, Наталья Аристарховна! Как можно было так все перепутать! Вот, смотрите, в синей папке – улица Белинского! А в красной – Тургеневская! Вы что, Белинского от Тургенева отличить не можете? Это же совершенно разные писатели! Теперь все надо заново проверять!

Завывания Сатаны лишь изредка прерывались невнятными звуками, издаваемыми пытающейся оправдаться паспортисткой; слышались также шаги и шепот в соседнем с сатанинским кабинете; в общем, работа кипела, несмотря на поздний час. Обстановка подействовала на Дробязко успокаивающее. Уверившись, что по крайней мере сегодня на его душу никто покушаться не будет, он постучал в дверь кабинета.

Тут же навстречу ему вылетела и пронеслась мимо давешняя худосочная мымра – бледная, прижимающая к груди синюю и красную папки. Начальник паспортного стола, напротив, раскрасневшийся и вспотевший, заканчивал гневную тираду, обращаясь уже к вошедшему Дробязко: