Александр Петербургский - Случай в зелёной зоне

Не последним побудительным фактором была и реальная возможность занять у Райхерта стольник, но это было дело только моё и его, так что Рудольфу Ивановичу о несостоявшемся стольнике я скромно умолчал.

…Нет, ночью ничего не слышал и не видел – спал. Хотя свидетелей последнему утверждению, к сожалению, нет.

Для значимости я мог бы и приукрасить. Припомнить, как на протяжении ночи ураганный ветер раскачивал верхушки деревьев, как где-то выла собака (а может статься, волк). Как я в подобных невыносимых условиях боролся с желанием подняться с постели, и, в конце концов, не встал.

Но компания и место не соответствовали, и я в очередной раз поклялся, что на протяжении всей ночи спал один. С полуночи с тринадцатого и до восьми утра четырнадцатого постель не оставлял. На крыльцо выскочил в районе девяти, когда терпежу не стало вовсе. И только тут. Закончив все дела, подняв счастливый взгляд, упёрся им в сиявшую электричеством дачу соседа. Слегка обеспокоившись, отворил калитку, продрался сквозь живую ограду. И тут меня под белые руки и взяли.

Во сколько приехал сосед? Не знаю, не следил. Тем более – во сколько он умер. Когда я вошёл, эксперт с врачом «скорой» как раз по этому вопросу и препирались.

Казалось – пустяки. Труп свежий, вот, не вертится, лежит. Эксперту с его набитым чемоданом на подобное ответить, что высморкаться. Но этот с позволения сказать эскулап, как записной волокитчик, начал «мекать», «бекать». Ссылаться на скудность данных, так как наружных повреждений на незабвенном Николае Ивановиче обнаружено не было, посему тест на свёртываемость крови, на который эксперт так рассчитывал, применить не удалось.

Если бы об этом спросили на месте меня, я бы предложил оттолкнуться от окоченения. Что с ним делать, я точно не знаю, но из своего богатого зрительского опыта мог бы подсказать, что время смерти жертвы удобнее всего определять по разбитым в процессе либо наручным, либо каминным часам. Но тогда меня об этих вещах не спросили, на протяжении нашей давешней беседы следователя навязчиво преследовал вопрос, «за каким я проник…» А каминные часы в гостиной, кстати, были. Хотя разбить их так никто и не удосужился, и они продолжали безразлично тикать, с каждой секундой отдаляя нас от времени кончины остывающего на ковре хозяина.

За что тут зацепиться – я представить не могу, какая-то легкомысленная смерть. Не для следственной группы (пусть ковыряются сами), но лично для меня, на завершающем этапе Николай Иванович мог бы что-то полезное и сделать: метнуть каким-либо предметом в часы на камине, в конце концов, их как-то уронить. Не удосужился, а те, что скромно украшали запястье руки, изготовлены были не в наших пределах, а в той самой Швейцарии, что только и знает как хвалиться, что её продукция не бьётся и от случайного плевка не промокает. Никаких свидетельств: ни надписей кровью, а ведь его никто не торопил, и он вполне бы мог. Всё описать. Но ничего подобного ни рядом с ним, ни под… ни на столе.

Что я ещё могу сказать для протокола? Для протокола – ничего, для протокола мало фактов, а между нами мужиками…

– Интересно, интересно! – оживившись, заёрзал Рудольф Петрович на стуле.

– Без протокола у меня несколько версий. При всём к нему уважении причиной смерти Николай Иванович мог оказаться сам. «Принял на грудь», не удержав равновесия, неудачно упал на решётку камина. Треснуться так, что мало не покажется, можно и без крови, следствию нужно лишь смоделировать ситуацию и, не поленясь, ещё раз осмотреть тело на предмет прижизненной гематомы.

Не исключаю, что на Райхетра самостоятельно могло упасть что-то сверху. Куда упавшее делось затем – вопрос не ко мне, я на огонёк был приглашён, когда веселье было в разгаре.

Допускаю – уйти из жизни Райхерту помог некий гость…

И тут я прикусил язык. Надеюсь, сделал это незаметно, и на моём лице заминка не отразилась. Как-то вылетело, но именно в тот вечер постороннюю машину у ворот дачи Николая Ивановича я видел. А вылетело потому, что появившийся из неё человек ни машиной, ни прикидом от прочих Николай Иваныча гостей не отличался, и посему я на него внимания не обратил. Во сколько гость Райхерта оставил, не знаю, не видел. Но. К утру ни гостем, ни посторонней машиной не пахло, а Николай Иванович по факту был мёртв. Волей-неволей пришлось перед Рудольфом Петровичем покаяться, машину припомнить. А он и не сердился, даже посочувствовал всему тому, что за истёкший период мне пришлось пережить. И я, ободренный его сочувствием, с благодарностью продолжил разрабатывать перед ним тему таинственного гостя.