Элла Златогорская - Королева меха, или Сублимация чувств

От тарелок шёл пар, запах борща дурманил и сводил с ума.

– Девочки, а может, винца домашнего? Осталось вкусное, красное, ещё пятилетней давности, – предложила Людмила Николаевна. – За хорошим столом, да с вином, да в душевной компании… Давно мы так не собрались.

– Конечно, – моментально откликнулась Евдокия Ивановна. – Людка, неси вино.

Все дружно засмеялись.

– Ой, мамуля, ты у меня единственная девочка, которая никогда не откажется.

– А мне надо – врач прописал. Сказал, каждый день понемногу. А ты только по праздникам мне вино даёшь.

– Да, мама, сегодня праздник – дети все собрались.

– Да, Люда, праздник у нас, дочка, – Гера наш приехал, – Евдокия Ивановна вздохнула. – Когда в следующий раз увижу нашего мальчика – одному Богу известно, – старушка подняла глаза вверх, что-то про себя шепча.

Людмила Николаевна встала из-за стола, чтоб за вином в погреб спуститься, но Герман её опередил:

– Не надо, бабуля, я сам.

– Хорошо, мой маленький, ты сам знаешь, какое и где.

Здесь всё твоё.

Даша стала посмеиваться:

– Бабушка Люда, какой же Гера маленький, он уже давно большой.

– Дашуля, для меня вы все маленькие, а ты самая маленькая.

– И мама, и тётя Мила? – Даша всё пытала Людмилу Николаевну.

– Все. Все. Ешь, деточка, ешь на здоровье. Так, поели борщ? Тарелки давайте.

– Тётя Люда, это индоутка с черносливом по бабушкиному рецепту? – Лена аж причмокивать стала. – Мне бёдрышко и чернослива побольше.

– Я знаю, что и ты, и Гера любите мою утку с черносливом, да уж готовить не могу, но Люда хорошо делает, – глаза Евдокии Ивановны радостно засветились. – А где Гера до сих пор?

– Я здесь, баба Дуся, – Герман уже шёл с бутылкой в руках.

Людмила Николаевна взяла бутылку у Германа из рук, протёрла от пыли и разлила вино по бокалам.

– Мама, скажи пару слов.

– Скажу, Люда, скажу. Главное – чтоб вы были живы и здоровы и войны никогда не было, – и взгляд старой женщины устремился к портрету, который висел на стене, где она, молодая и красивая, в самодельной фате, и молоденький лейтенант в погонах серьёзно смотрели вперёд, а в глазах светилось счастье.

Когда началась война, Дусе было всего 15 лет, а её младшему брату – 10. В первые же дни войны на фронт ушёл отец. Мама с детьми так

и осталась в Морегорске, куда они всей семьёй переехали буквально за год до войны. Отец работал в рыболовецком совхозе, а мать санитаркой в госпитале. До этого они жили на хуторе с бабушкой и семьёй младшего брата отца, но, подумав, родители решили переехать в город – дети уже подросли, Дуся поступила в медицинское училище. Она мечтала стать акушеркой и помогать женщинам, но доучиться ей не пришлось – грянула война.

Санаторий, где работала мама Дуси, переоборудовали в эвакогоспиталь, медучилище закрыли, зато открыли медицинские курсы, куда набирали девушек старше 18 лет для обучения и отправки на фронт. Дуся рвалась туда, но её не брали и даже пригрозили, что матери скажут. Дуся помогала маме на работе в госпитале, а со временем её даже поставили на довольствие. Брат ходил в школу, и жили они в том же бараке, комнату в котором получил отец от рыболовецкого совхоза. Иногда Дуся с братом ездила на хутор к бабушке, где тётя их привечала, поила, кормила, а бабушка давала с собой корзину с провизией. У дяди была большая семья: жена и четверо детей, все мал мала меньше. Мама передавала с детьми им мыло, старые Дусины с братом вещи, из которых они выросли, пелёнки – что могла, то и отправляла. Все надеялись на то, что война быстро закончится и Красная армия выгонит вероломных захватчиков с нашей земли.

На хуторе так и думали – там жили несколько семей дальних родственников покойного Дусиного дедушки. На хуторе была тишь и благодать, как будто и вовсе войны нет, если бы не отсутствие взрослых мужчин. Остались лишь женщины, старики и дети. Как только приходила Дуся с братом, появлялись молодухи и старики.

– Дуська, что там слышно в городе? Раненых много? А наших не видела? – все задавали вопросы вразнобой, а Дуня всё отвечала.

– Раненых уйма. Все кричат, стонут, плачут. Говорят, что немцев тьма-тьмущая, – гордо рассказывала Евдокия, чувствуя себя героиней. – Хуторских никого не видела, а то бы прибежала, сказала. Я ведь уже в госпитале работаю, мне даже хлебную карточку дали.

Старушки причитали, молодухи плакали, деды на них шикали, мол, не орите, скоро войне гаплык.

В конце декабря 1941 года госпиталь эвакуировали, раненых увезли, медицинский персонал уехал тоже, остались санитарки, сторожа, прачки. Дусина мама с детьми тоже не уехала, мыкалась туда-сюда, не знала, куда приткнуться, где копеечку заработать. А после католического Рождества 1942 года торжественно, под парадный марш вошли в город фашисты. Они чувствовали себя победителями, хозяевами города. Такой лакомый кусок, как Морегорск, очень их привлекал. Многие жители эвакуировались, но Дусина семья осталась – куда им ехать, да и кто их возьмёт?.. Начали молодёжь угонять на работу в Германию. Хоть Дуся и выглядела очень молоденькой девочкой, но ей уже исполнилось 15 лет, и мама боялась, что кто-нибудь из соседей проговорится немцам, а таких «доброжелателей» было много. Говорят же: не приобретай дом – приобретай соседа. Дусина мама отправила детей на хутор. Отвезла их сама, наказала никуда не выходить, свекровь и сосношницу предупредила, что будет приезжать, привозить, что сможет, и помогать по хозяйству. Так как Дуся маленькая и худенькая, пусть говорят, что ей 12 лет – в Германию угоняли девочек с 14 лет.