Даша Дасова - Тетушка Розетта

Лиззи начала петь. Хрипловатый, надтреснутый и уже не детский голос мало напоминал голос оригинальной исполнительницы. Джо Стаффорд пела куда мягче и приятнее.

"Дрянное пиво, дрянной день, дрянная жизнь," – скучающе заключил Маркус.

Принято говорить, что пустота внутри ощущается неуютной дырой где-нибудь в груди или в душе, тут уж кому как угодно, но Маркус предпочитал считать: если с ним что-то и было не так, то только с мешаниной мыслей в голове. Его мысленный бардак отчаянно нуждался в пространстве, где можно развернуться, и имейся у него хоть какая-нибудь поэтичная дыра в груди – мысли бы немедленно заняли бесхозное местечко. Но увы – Маркусу на хватало свободы. Свежего воздуха.

Только крохотная лаборатория спасала его.

Химические опыты и изучение различных растений были отдушиной Маркуса последние два года. Особенно его увлекали яды, парня поражало их разнообразие и удивительное свойство лекарств при слишком большой дозе превращаться в отраву.

Увлечением племянника тетушка была почему-то недовольна, хотя Маркус услужливо предлагал ей прекрасное лекарство от бессонницы. Возможно, во всем виновата плутоватая улыбка племянника – а может, тетушка совершенно не нуждалась в реальном решении проблемы, ведь оно бы лишило ее возможности жаловаться.

Горячо любимые брат с сестрой лишь фыркали при виде увлеченного блеска глаз Маркуса, словно он смешивал мыло с водой и пускал мыльные пузыри, выдавая это за научные опыты, а не осваивал азы серьезной и непростой, но крайне интересной науки.

Маркус взаимно не питал к увлечениям брата с сестрой особой приязни. Джозеф казался ему слишком наивным для адвоката, Анни… Анни, по его мнению, была актрисой от рождения и порой путала, где стоит играть, а где говорить правду. Но, по крайней мере, делала это куда талантливее тетушки.

Впрочем, жаловаться Маркус не собирался: его способности довольно быстро нашли отклик вне семьи: приготовленные под присмотром деревенского аптекаря лекарства продавались, потому Маркус заслуженно считал себя единственным нормальным человеком в кучке бездельников. В Бент Хаус, кроме него, что-то делала только мисс Грейд – в прошлом няня, а сейчас кухарка на полставки и приходящая прислуга в одном лице. Бенты по привычке называли ее няней Грейд: старушка провела с ними все их детство.

Расплачивался с няней Грейд Маркус из своих денег. Конечно, кухарка была непозволительной роскошью для обитателей Бент Хауса, но готовить там никто не собирался. Анни ручки не хотела пачкать, тетушка впадала в истерику, Джоззи не желал заниматься женским делом. В принципе, Маркус мог взять все в свои руки и здесь, но догадывался, что приготовленную им еду родные есть не решатся.

Виной подобному отношению был непростой характер Маркуса, которым он искренне гордился. Любящий злые шутки и колкий черный юмор парень не желал прикидываться лучше, чем он был на самом деле. Он охотно признавал свой эгоизм, не скрывал гордыню, благодаря которой лелеял надежду однажды вырваться из этой дыры. Маркус терпеть не мог эти качества в других людях, но бревно в собственном глазу совершенно не мешало ему под настроение, видя подобное в окружающих, плеваться ядовитым сарказмом.

Равно не любил он и бездействие, а потому природная язвительность множилась на раздражение: в плену дражайшей тетушки его ждали лишь уныние и застой. Жизнь в Бент Хаус казалась ему липким болотом, тянущим всех попавшихся в трясину беспросветного деревенского быта, на дно.

Время тянулось медленно, а пиво кончилось быстро. В ушах заунывно скрипел голос Лиззи, исказивший песню до неузнаваемости. Маркус лениво рассматривал посетителей паба: мирного пьяницу, заливающего горе от очередного проигрыша на скачках, бойкого работягу, заглянувшего лишь на пару минут после тяжелого рабочего дня, компанию молодых людей, начавших партию в покер, группу верных поклонников Лиззи – привычная публика, забредавшая примерно одинаковым составом изо дня в день.

Маркус встал, расплатился за пинту, постоял еще немного у стойки, послушал. Дрянь. И черт с ней.

Он вышел из "Птенца Орла", остановился на крыльце, вдохнул свежего, уже остывающего воздуха.

После шумного паба тишина казалась какой-то странной, отрезвляющей, и в то же время расслабляющей. Но мертвой ее назвать нельзя: птицы и насекомые, словно оркестр, исполняли свою невероятно красивую и незатейливую мелодию. Невыразимо приятную после пения Лиззи.