Куда подевался Серега? Почему в ту последнюю ночь его пребывания в Артюховске здесь была машина Чумаченко? Не привиделась же она ему? А может, и не Чумаченко, мало их, красных? А может, она и не красная была! И он теперь точно помнил, что, когда он ночью сунулся к Бельцову, калитка была заперта, а на другой день он, как обычно, спокойно ее открыл. Вспомнил, как ему почудился какой-то шум во дворе… Почему кольцо, которое, как он знал, Серега хранил в шкатулке с нитками, валялось во дворе, у калитки, хоть и в пакетике? Выводы, которые напрашивались, были уж слишком невероятными. Вадька убил Серегу? Но зачем? Тем более – Антон? Или Сергей что-то скрывал от него? И как можно было убить Серегу, здорового, крепкого мужика, без шума? Или они его как-то выманили и увезли куда-то? Но зачем, зачем? Столько лет жили на одной улице, не дружили, но и не враждовали… Мало ли что у кого было в юности, никто же никого не убивает! Бред какой-то!
Он собрался было к Наталье, но раздумал: что он ей скажет? Видел их машину? Но их ли? Он прожил свою жизнь с непреходящим чувством вины перед ней, а теперь еще и эту вину на себя взвалить? Как бы то ни было, что случилось с Серегой, то случилось, уже ничего не поправишь. Лучше он будет жить теперь и с чувством вины перед пропавшим другом, чем, не дай бог, возведет напраслину на близких людей Наташи. И тем опять осложнит ей жизнь. На том и порешил, и стал жить дальше, с отравленной душой. Но письмо бывшей жене написал. А кольцо в пакетике, подумав крепко, спрятал под львиную лапу, у них с детства там был тайничок. Кто его знает…
– «Бойся равнодушных…», – опять влезла Людмила Ивановна, и сама себе удивилась: цитировать литературных классиков было прерогативой Зайки, но ее сейчас здесь не было.
– Что? – повернулся к ней следователь Бурлаков.
– Это я так… вспомнила. Это слова чешского писателя Юлиуса Фучика. Не бойся врагов – в худшем случае, они могут убить тебя, не бойся друзей – в худшем случае, они могут предать тебя. Бойся равнодушных… А в нашем случае – и предательство, и равнодушие друзей.
– Я тоже спасал сына своей подруги. И ее покой! По своему разумению…
– А что ж вас сейчас прорвало? – с издевкой спросил Романцов. – Совесть от летаргии очнулась? Или жареным запахло?
– Я же к вам приходил, расспрашивал! – с упреком сказал Салимгареев.
Чернов молчал, сидел сгорбившись, низко опустив седую голову.
Новый год решили встречать у Зои: у нее было больше спальных мест, а всю новогоднюю ночь не спавши дамы уже не выдерживали, укладывались по постелям часа в три.
– Ну что ж, – встала Зоя Васильевна. На правах хозяйки, она решила взять бразды правления в свои руки и произнести первый тост – вослед уходящему году. – Полгода назад мы с вами озвучили наши мечты и выпили за их осуществление. Люся хотела побывать в Черногории, Милочка – жить всем нам вместе, я – каких-то перемен в жизни. Жизнь внесла некоторые коррективы, но на то она и жизнь, а в целом все сбылось, так ведь?
– Так!!! – дружно поддержали подруги.
– Я ничего не загадывала! – напомнила Катя.
– Но разве ты не таила в душе надежду укрепить свой пошатнувшийся авторитет? – тонко улыбнулась Мила.
Подруги уже были в курсе душевной драмы, которую почти год в одиночестве переживала Катерина Ивановна.
– А теперь на Заречной равных тебе нет! – поддержала Люся.
– Да как же!.. – тяжко вздохнула Катя. – Такую историю пролопушить! Даже и не догадываться! И Танька, зараза, царство ей небесное, убралась, словечком не обмолвившись. Встретимся ТАМ – уж я ей скажу пару ласковых!
– Нет, Катя, ты молодец! Если бы не ты!..
– Да ну, если бы не вы!..
Зоя Васильевна поняла, что необходимо перекрывать этот поток славословия.
– «Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку», – извиняющимся тоном процитировала она.
– Зайка, ну что ты портишь душевный настрой! – обиделась Мила.
– В кои-то веки есть основание друг друга похвалить! – поддержала Люся.
– И, главное, вполне заслуженно! – присоединилась Катя.
– Ладно, давайте уже проводим старый год! Он оказался таким насыщенным!
Выпили.
– Девочки, а я стихи сочинила…
– Про что?
Катя и Люся, переглянувшись, скуксились.
– Про нас… а может, и не про нас… Ну, вообще…
– Да читай уже! – сказала Люся.
Зоя откашлялась:
Мы все страдаем фетишизмом —
Любовью трепетной к вещам
Со светлой старости харизмой,
Предметным, так сказать, мощам.
Кто – к раритету, панагии,
Кто – к самоварам и значкам,
Житейским милым пустячкам,
Хранящим привкус ностальгии.
В позеленевшей медной ступке,
Которой в лом давно пора,
Толкла чеснок моя пра-пра…,
Удачной радуясь покупке.
Дом деда век еще не рухнет,
Азы механики забыв,
И мебель старая – не рухлядь,
А стиль и ретро, эксклюзив!
И эта тяга к старине —
Не есть ли знак для них, ушедших,
Тех, что в альбоме ль, на стене
На фотографиях поблекших?
Они там живы, лишь застыли,
Глядят сквозь призму многих лет…
Чтоб не остаться горсткой пыли,
Нам оставляют фотослед.
Они нам с возрастом дороже,
Мы с каждым годом ближе к ним,
И, даст Бог, детям, внукам, может,
Мы эту нить передадим.
И нас качают те же волны —
Уносит времени река…
Они нас ждут. А мы их помним.
Их даль – не так уж далека…
Читать дальше