Мария Лаговая - Говори, никто не услышит

Словно откликнувшись на Никины слова, во двор заехала машина Айришата. Он вышел из неё, кивнул ребятам, достал пару свертков, и направился к парадной. Из салона, пока он возился с пакетами, была слышна классическая музыка.

– Моцарт, свадьба Фигаро, увертюра, – объяснил Герасим глухому другу. Тот с пониманием и тронувшей его худое лицо нежностью кивнул, и жестом отрезал: «Нет, точно не он».

Аркет и Надя застыли в изумлении. «Может, прав Герасим, что больше молчит, – подумалось Наде, – сколько мы ерунды говорим, а музыка, конечно, выразительнее».

Глядя себе под ноги, мимо них к своему подъезду прошла женщина, "вечноусталая", как называла её Вероника. Это была мать Саши, девушки, которую они с Надей встретили сегодня днём у библиотеки. При взгляде на разношёрстную компанию на скамейке, в глазах у женщины мелькнуло выражение жалости, и какой-то отстранённости, даже испуга. Герасим вздрогнул, никто кроме него не услышал, о чём она подумала: «Ох, цирк уродцев! И как же вы все живёте-то?» Герасим мог понимать мысли других людей, но подобный дар считал своим наказанием. Люди думали разные, иногда совсем невыносимые вещи, его музыкальный слух и душа страдали от их диссонанса, и слышащий Герасим хоронил чужие страшные мысли у себя внутри, играя роль безмолвного могильщика.

Медленно поднявшись по ступенькам, женщина скрылась в парадной. Аркету, который стоял напротив входа, в этот момент показалось, что в окне на втором этаже, за портьерой, виднеется чей-то силуэт. Он успел отметить бледное лицо и длинные тёмные волосы. Поэт перехватил взгляд, который эта фигура бросила на их компанию, и как через секунду взор её метнулся на противоположную стену. Аркет обернулся и успел поймать жест руки, опускавшей занавеску в окне на третьем, будто кто-то поспешил скрыть своё присутствие.

Все сидящие замолчали и разом посмотрели в небо, которое затягивалось сизыми дождевыми тучами. На минуту стало очень тихо. Герасим, поёжившись, чуть повёл плечами и головой. Ему почудился странный щелчок, донёсшийся сверху, и еле слышное жужжание. Может, так звучит наэлектризованный грозой воздух? Или это птицы и насекомые транслируют друг другу сигнал о непогоде? Но как же изящен великий Моцарт…

Из всех лишь Аркет уловил, что это случится.

Гроза бушевала всю ночь. Она любила навещать старый город, и дарила ему свои музыкальные творения – дробь дождя, громовые раскаты, треск деревьев и шум ветра. Если бы кто-нибудь не спал в эту ночь, и послушал грозовой концерт, он удивился бы искусности небесного оркестра. В грозе как в музыке, звук шёл волнами, нарастая и стихая через определённые промежутки, давая солистам этой симфонии, автомобильным гудкам и водосточным трубам, право сыграть на бис.

Ранним утром, ещё не выпив кофе, полусонная Ника вышла покурить на лестницу. Накануне с перекурами в девятиметровке было покончено. В джинсовой курточке, накинутой на халатик, она выскользнула в квадрат лестничного проема, куда выходили двери двух квартир. Из полуоткрытого окна веяло прохладой, а на широком подоконнике подсыхала натёкшая за ночь дождливая лужа. Мертвец висел напротив, в углу брандмауэра заброшенного ДК. На его глухой стене с давних времен красовалось граффити «Только дохлые рыбы плывут по течению». И теперь подвешенный за верёвки человек ставил бескомпромиссную точку в философском изречении.

«Красиво, – невольно залюбовалась Ника, – Лёшка оценил бы постановку кадра». Она всё-таки затянулась, и медленно выпустила струйку дыма: «Хм, пора курить бросать! Пора! Что ни сигарета – то труп!»

Заброшенный ДК по периметру был затянут зелёной сеткой, которая местами была уже ободрана и клочьями висела на брандмауэре. Глухая стена замыкала двор-колодец, к ней боком ютилась пристройка – одноэтажное помещение бывшей прачечной, окна и двери которой были заколочены листами железа. От другой стены дома, смотрящей наружу, шёл невысокий кирпичный забор, за которым находился плац училища подводного плавания. Училище давно расформировали, и в центре забора зиял проём, поросший диким плющом. Это был очень старый, доживающий свой век, городской квартал. Здесь Ника выросла, и сюда вернулась спустя двенадцать лет.

«Улыбайся! Улыбайся, ты же актриса!», – жестикулировал ей тогда Лешка. Они познакомились на съемках каталожной рекламы для международной косметической компании. Промышленный гигант-осьминог проводил фотосессию в рамках благотворительной акции, и активно привлекал к процессу людей с ограниченными возможностями. Веронику и ещё троих актеров нашли по базе данных, когда они учились на последнем курсе театрального отделения специализированной академии искусств. В рекламе глухим не надо было говорить и слышать. Только принимать эффектные позы и улыбаться: «Ах, какая помада!» или «Что за чудо-порошок!»