Татьяна Луганцева - Мир вашему дурдому!

— К кому ломишься, дорогая? — спросил он, кутаясь в куртку темного цвета.

— Я? Мне бы к Тамаре Зайцевой, — ответила Муза. — Поговорить.

— Ишь ты, поговорить. Не поздно ли? — прищурился дед.

— Так я издалека приехала. Устала сильно. Мне только поговорить, и всё. Пустите в подъезд или ей скажите, чтобы вышла. Пожалуйста! — попросила Муза.

Дед еще раз внимательно посмотрел на нее и исчез в окне, со стуком захлопнув старую деревянную раму, видимо, чтобы она вообще встала на свое место. Муза поняла, что он ее пустит, так и получилось. Дед, который оказался невысоким да еще и сгорбленным, сказал ей:

— Ну, следуй за мной, городская.

— Так мне, может, сразу к Тамаре? — робко спросила Муза.

— Сначала ко мне, — не согласился дед, указывая рукой на распахнутую дверь в свою квартиру.

Она на секунду замешкалась. Дед усмехнулся.

— Да заходи, не боись! Я один живу!

— Поэтому и страшно, — робко пискнула она.

Дед рассмеялся и взлохматил большой дрожащей пятерней седые лохмы.

— Наконец-таки дождался комплимента! Девушка боится зайти ко мне в гости! Думаешь, я еще на что-то способен? Да мне под восемьдесят, сам не знаю, почему так долго держусь на этом свете! Я долгожитель.

Муза выдохнула и вошла в его квартиру, где пахло затхлостью и старостью.

— Иди, дочка, прямо в кухню! Там хоть два сидячих места нормальных есть, — сказал дед. — Тебя как звать-то?

— Муза.

— Интересно. Музыка — полное имя?

— Му-за, и все тут.

— А я Павел Иванович.

Кухня выглядела убого. Маленький стол под затертой цветной клеенкой, три табуретки, старая плита, ржавая раковина, да еще постоянно капающий кран. В кухне не было никакой техники, на плите как раз вскипал чайник со свистком. Когда-то это было распространено, даже модно, и Муза терпеть их не могла за неприятнейший, резкий звук.

— Давай выпьем, — вздохнул Павел Иванович.

— Да я не по этому делу, — откликнулась Муза, с ужасом в глазах глядя на большую мутную бутыль, явно с самогонкой. Муза такую раньше видела только в кинокартинах Гайдая «Операция “Ы”» или «Самогонщики».

— Так мы по чуть-чуть за светлую память Тамары, — ответил старик, и Муза почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

— Господи!

— Что? Дочка, ты что? — подхватил он ее обмякшее тело и пристроил на табуретке, прислоняя к холодильнику. — Ты чего? Не знала, что ли?

— Чего не знала?

— Что Томочка наша почила. Неужели? Ой, горе какое! Ты извини меня, старика глупого! Почему-то я решил, что ты знаешь! Что тебе позвонили, ты и приехала в шоковом состоянии. Еще поговорить с ней хочешь. Вот, думаю, как переживаешь! Может, подруга ее, может, знакомая. Ты выпей, дочка! Полегчает! Сейчас сразу все как рукой снимет! — засуетился дед.

Муза подчинилась, крепкий алкоголь сразу же сбил ее с ног, словно это была последняя капля и точка в ее приключениях и путешествиях.

— Как это случилось? — спросила она у Павла Ивановича.

— Ты про Тамару-то? Так несчастный случай.

— Кто бы сомневался, — горько усмехнулась она.

— Она же неплохая женщина была, но в последнее время спиваться начала, злоупотреблять, значит. Так по-тихому, частенько я ее видел, как уже с утра шла за пивом. Глаза прятала, ни к кому не приставала, не буянила. Спокойная женщина была, а сегодня рано утром в ее квартире случился пожар. Хорошо, соседи рано заметили, только и пострадала квартира Тамары и она сама. Говорят, напилась с вечера, утром еще не отошла и заснула с сигаретой, вот и все. Обычное дело, — пояснил старик.

— Обычное дело, — как эхо повторила Муза. — А было это когда?

— Так говорю же: сегодня днем! Не заметила, что ли, что во дворе все залито водой и пеной? Ах да! Темно же. Давай, за Тому! Царствие ей!

— Давайте! Господи, какой ужас! — Муза не знала, что ей делать и как теперь жить. Она захотела напиться, потому что это помогало расслабиться.

— Извините, что я без гостинцев, — сказала она.

— О чем ты говоришь, дочка! У меня все есть! Сейчас закусим! — снова засуетился Павел Иванович.

Все в его понимании было: хлеб обычный, нарезной батон, твердый сыр не первой свежести и жареная картошка с луком. Они выпили снова и снова. А потом Муза с удивлением поняла, как это ужасно, когда мозг все понимает, а веки закрываются, хотя глаза не хотят, чтобы их закрывали, и ноги, и руки какие-то не такие. Не то чтобы ватные, а вообще — как будто их нет. И дальше темнота, яма… Осознание, что она не должна засыпать, потому что находится в квартире незнакомого мужчины, рядом совершено преступление, а ей еще далеко ехать в гостиницу, пропало. Как-то стало в определенный момент все равно…