Тамара Лисицкая - Двенадцать

— Почему я всё это терплю? — голос Макса несколько привёл меня в чувство. — Ты хоть понимаешь, что это — ТВОИ ПРОБЛЕМЫ? Я — случайный участник! И, судя по всему, пожизненный! Тебе всё равно, а мне хочется жить спокойной и счастливой жизнью! Поэтому последний раз предлагаю — уезжаем отсюда! Не хочешь со мной — уезжай одна! Попереживаю и забуду!

В кабинете главного зазвонил телефон. И мы с Максом, не сговариваясь, вылетели в коридор.

— Ну, вот что, выбирай! — Макс остановил меня на лестнице. — Или мы сейчас сбегаем, или ты меня больше никогда не увидишь!

Мне было трудно стоять, внезапная слабость навалилась на меня тремя тоннами.

— Забрать вещи…

— Какие вещи?

— В палате…

— Да пошла ты со своими вещами!

Потом посмотрел на меня…

— Ладно, снимай свои преступные одежды. — И начал стаскивать с себя куртку.

Я, не спрашивая ни о чём, скинула проштампованный больничный халат и местные же тапочки и осталась на холодной лестничной клетке в одних трусиках с бантиком. Мне было всё равно, в чём я, какие там бантики, как всё это выглядит со стороны, есть ли в этом смысл…

— Экзотика, — хмыкнул Макс, набрасывая на меня куртку. Он погасил свои похабные глаза, увёл взгляд на халат, потом под ноги, спешно заталкивая в полиэтиленовый хрустящий пакет мою амуницию.

— Держи ключи от машины. Это твоего Лёвушки причиндалы. Спрячь куда-нибудь под бантик…

Он помчался в отделение. Я пошла вниз, останавливаясь на каждой ступеньке. Ноги дрожали, желудок трепыхался где-то в районе гланд…

Что же это такое? Господи, что же это такое?

Навстречу попалась какая-то медсестра. Она остановилась и проводила меня удивлённым взглядом.

— Вы из какого отделения? — спросила робко, когда я почти дошла до конца пролёта. Я неопределённо махнула рукой и не остановилась. Я дошла до выхода, а медсестра всё смотрела мне вслед.

В машине включила радио и печку. И «дворники». Было очень холодно. Максова кожаная куртка не грела. Сунула руки в карманы и обнаружила маленький стаканчик-напёрсток. Я вытащила его, поднесла к носу. Запах коньяка. Я зубами прижала стаканчик к носу и ушла в себя… Пакетики. Лёвины. На свет фонаря и на ощупь — зерно внутри. Для крыс, видимо. Какое счастье… Лёва увлекается крысами, я увлекаюсь смертями… Какие у нас разные радости…

Макс бухнулся на сиденье и швырнул мне пакет с вещами.

— Пришлось изображать мелодраму в трёх действиях. Твоя медсестрица ни за что не хотела поверить, что я просто принёс передачу и желаю подождать тебя в палате. Надеялась, бедолага, что я буду приставать к ней, хулиганить. А я скромно «подождал», потом вышел, извинился и объяснил, что передачу завтра передам лично. Уношу пакет с собой. С тем, чтобы завтра вернуться. Учти, складывать твоё барахло было некогда, так что оно там всё помялось и смешалось.

Я молчала. Макс рассматривал картинку — я в неглиже и куртке, на босу ногу, стаканчик в зубах. Никак не прокомментировал.

— Задаю стандартный вопрос. Куда едем? Ко мне, к Лёве, в редакцию? Только скоренько думай. Раз-два!

— К тебе.

— Вот это я понимаю! Вот это в духе современных девушек!

Мы ехали по вечернему городу. Я видела счастливые и не очень счастливые, озабоченные лица. Люди стояли на остановках. Пытались штурмовать троллейбусы. Топтались у палаток с хот-догами.

Рассматривали витрины. Ругались с милиционерами. Пили пиво… Они все были НОРМАЛЬНЫЕ. И проблемы у них были НОРМАЛЬНЫЕ. И в народных недрах время от времени сверкали клетчатыми торбами приезжие, счастливые обладатели другого мира, тихого, сонного, где благополучие измеряется наличием водки на столе, успех — наличием хрусталя, а любовь — наличием планов на вечер. Когда-то в этом котле варилась и я. (Слово «котёл» и слово «варилась» отчего-то неприятно царапнули.)

Теперь я была обречена. Сойти с ума, быть арестованной и приговорённой к какой-нибудь смертной казни, умереть в родах — что ты выбираешь, Наташенька?

Мы остановились у могучей «сталинки». Из невидимого за деревьями открытого окна в ночь вываливалась суровая песня про «парнишку, который на нарах услышал, что мама болеет…».

— Учти, еды у меня нет. Готовой, во всяком случае. К тому же я тебя сейчас оставлю и вернусь только завтра.

— Почему? — мне стало плохо от мысли, что я буду одна в чужом доме.

— У меня есть дела и личная жизнь. А у тебя будет телевизор и двадцать четыре канала, — рассматривая моё печальное лицо, он смягчился. — Хорошо, я сейчас куплю тебе ещё пиво и чипсы…