Маргарита Малинина - Имитируя визг

Роман:

— Милая, я так рад, что вы вернулись из Египта! Я так скучал по тебе. Там жарко было?

Приятный женский голос:

— Не то слово! Очень жарко! Около сорока градусов! А ты уговаривал позже лететь. Летом там вообще помрешь. А сам как? Странное дело, дома чисто, будто ты и не жил здесь! Думала, баб водить будешь, — это было сказано с иронией. Женщина не верила в то, что ее горячо любимый муж может оказаться неверным. — В постельном белье — ни одного чужого волоска! Под подушкой — ни одной пары чужих трусиков! Удивительно! — Она хихикнула, оценив свой собственный юмор.

— Что ты, матрешка моя! Мне, кроме тебя, никто не нужен! И вообще я едва с голодухи не помер, к матери бегал пожрать.

Звуки становились все громче, а главные персонажи — все ближе.

— Выходит, ты не по мне скучал-то, а по моей стряпне! Шучу, шучу…

И вот они показались на лестнице. Обладательницей женского голоса оказалась девушка одного возраста с Романом, невысокая брюнетка с привлекательными формами, ну очень красивая. Мне разом вспомнилось кое-что. «Люблю светленьких», — сказал он мне доверительно возле кинотеатра. А у самого и жена брюнетка, и Звеньева была далеко не блондинкой. Боже, как понять мужчин? Зачем нужны любовницы, если у тебя жена — и красавица, и умница, и готовит хорошо, и в общении приятная? Зачем???

Ромка скользнул по мне взглядом, на секунду на его лице мелькнуло сильное удивление, но вот он уже, обнимая жену за талию, проходит мимо. Свою жену. Свою матрешку, с которой он разводится и потому живет отдельно, ха-ха. Но пройти? Просто так пройти?

Мальчик лет трех, которого Жигунов, ведя за собой, держал левой рукой за ладонь (правой он ведь обнимал ту самую, с которой разводится) задержал на мне вдумчивый взор (надо же так, у него точно такие же пронзительно-синие глаза, как и у папы; у того папы, что со своей матрешкой разводится и живет отдельно) и спросил:

— Па, а пафему тетя пласет?

Кто это плачет?! Я плачу??!

Ромка обернулся на меня и слегка покраснел. Что ж, я благодарна ему и за это. Затем, поспешно отвернувшись, со смущением, переросшим в конце фразы в раздражение, попытался разъяснить сыну:

— Ну, у тети, наверно, какое-то горе. Не приставай к незнакомцам!

Состояние паралича меня отпустило, лишь когда громко хлопнула подъездная дверь.

Ничего себе «наверно». Ничего себе «незнакомка»!

Я всецело погрузилась в философские рассуждения. Какие же бабы дуры! Даже не знаю, кто большая дура — я или его женушка. Это надо так упорно не замечать того, что вторая и не лучшая половина гуляет не то что направо и налево, но и вдоль и поперек! А я? Тоже хороша. Вспомнить стыдно, как тогда, на ярмарке, я всерьез опасалась, как бы он не сиганул из-за меня с крыши. Стыдно, как уверена была, что он меня любит; как думала, что стану мачехой для его сына.

А он? Он, вообще, не хорош, а замечателен! «Я буду ждать тебя всегда, только не бросай меня!» Да какая ему разница? Брошу я — найдется другая. А нет, так и жены пока хватит, до ее нового отпуска. «Молодчина, беру тебя в жены!» Кошмар, а если бы я съела все-таки эти поганые щи, а? За что бы страдала, спрашивается? Многоженство в нашей стране запрещено, так что обещание свое он ну никак бы не сумел сдержать. «Я никогда бы не сделал тебе больно». А сейчас ты что сделал, а? «Два несчастных месяца — и я свободен. Представляешь, как мы заживем!» О, да! Вчетвером-то с твоей женой и сыном очень даже весело заживем, без сомнений! А как вам нравится строка из открытки, ну, та самая бурда насчет того, чтобы любящие сердца наконец соединились навечно? И как, скажите мне, он планировал со мной соединяться? Раз в неделю на чердаке какого-нибудь подъезда в спешке и в течение двух-трех месяцев, пока не надоест?

Силы небесные, зачем я только пришла сюда? Чтобы знать правду? И что я от этого выиграла? Что лучше — тешить себя надеждой, что однажды мы с Ромкой будем вместе, или же твердо знать, что вместе мы не будем никогда? Извечный вопрос: что лучше — горькая правда или сладкая ложь? Максим Горький был гением. Еще в 1902 году он поднял эту тему в своей пьесе «На дне», только сам автор склонялся к тому, что христианский гуманизм, чьим представителем выступила «утешающая» ложь Луки, приносит вреда многим больше, чем пользы. Я же в выборе между горькой правдой и сладкой ложью отдаю предпочтение второму. Надежда — это счастье, а когда ты уже ни во что не веришь — это конец жизни. Да, может быть, в моем возрасте уже глупо и стыдно верить в сказки, но, если в них не верить, зачем же тогда вообще жить?